Сергей Голицын - Солнечная палитра

Но если в «Московском дворике» краски празднично сияют, то здесь они словно приглушены, и от этого картина кажется печальной.

Можно часами стоять перед этим полотном Поленова, часами стоять и думать о чем-то далеком, светлом, вечно изменяющемся…

Словно прорвалась плотина. Эти годы, 1878–1881, были в жизни художника самыми яркими, самыми плодотворными. Каждое лето он уезжал куда-нибудь в деревню — в Имоченцы, к Мамонтову в Абрамцево или к сестре Вере под Киев — и отовсюду привозил в Москву множество этюдов с натуры.

А зимами он писал с этих этюдов пейзажи — разнообразные картины родной природы, непременно с маленькими фигурами людей где-нибудь вдали. И были эти скромные изображения уголков природы один лучше другого. Они назывались: «Река Воря», «Река Оять», «Старая мельница» и самый интересный и живописный — «Заросший пруд».

Зеленый цвет царит в этой картине. Какое богатство разных оттенков зеленых тонов! На переднем плане светло-зеленые краски освещенного солнцем луга. Дальше за вековыми деревьями в таинственной темно-зеленой, почти черной глубине парка едва виднеется на скамье одинокая и задумчивая женская фигура в белом, отливающем зеленью платье. А еще дальше слева, за черно-зеленым прудом, деревья окрашены в голубоватые тона. Уехали навсегда владельцы этого поэтического уголка, жизнь человеческая замерла, и остался опустевший, заброшенный парк на берегу сонного пруда.

«Работать было хорошо, даже слишком», — писал Василий Дмитриевич своей сестре Лиле.

Все свои картины, воспевающие природу, Поленов создавал с той беззаветной любовью, какую только истинный художник может вложить в свои творения. И эту свою чистую любовь он называл «потерянным для искусства временем»!

«Вам надо влюбляться в Ваши сюжеты всей душой и всем помышлением», — писал когда-то Поленову Стасов. Но сам Стасов — принципиальный противник пейзажа — проглядел в своих статьях поленовские «коробочки».

Зато зрители, простые люди России, заметили.

Приходя на очередную Выставку передвижников, они сперва останавливались перед пейзажами Шишкина и говорили:

— Смотрите, деревья как живые! — и, с любопытством разглядев все веточки, отдельные листики и цветочки, шли дальше.

Саврасов первый своими «Грачи прилетели» заставил сильнее забиться сердца. В его, казалось бы, совсем незатейливой, будничной картине зрители не увидели, а словно почувствовали особенное, нечто более высокое, чем «как живые».

Про Шишкина и других пейзажистов старшего поколения Крамской говорил: «Все это деревья, вода и даже воздух, а душа есть только в „Грачах“».

И в каждом пейзаже Поленова взволнованный зритель угадывал скрытую душу картины. У него невольно возникало неопределенное, светлое и умиротворенное настроение.

Но у Саврасова краски были тусклы и скромны, а Поленов первым из русских художников дал то, что принято называть пленэром, дал сияющие, солнечные, воздушные тона.

Вместе с передвижными выставками отправились странствовать из конца в конец России и пейзажи Поленова. Всюду их замечали, всюду любовались ими, видя в их скромной обыденности внутреннюю поэтичную красоту и правду жизни.

«Наши ежегодные Выставки передвижников были подлинным праздником для меня. Появления их в Москве я ожидал с нетерпением, был их усердным посетителем и с грустью прощался с ними до следующего года. Одним из неожиданно больших праздников было появление на них первых интимных пейзажей Поленова в самом конце семидесятых годов. Меня поразило исключительно: „Московский дворик“, „Бабушкин сад“, „Заросший пруд“, „У мельницы“, „Серый день“ и ряд других „тургеневских“, интимных мотивов. Они явились мне неожиданно, ново, свежо, проникнуто правдой, тонким музыкальным лиризмом и изящнейшей техникой…»

Так писал в своих воспоминаниях И. С. Остроухов, который признавался, что выбрал профессию художника отчасти под неотразимым впечатлением поленовских пейзажей.

А родные встретили творческие успехи своего Василия сдержанно, даже холодно. Мать и сестры Вера и Лиля с тревогой убеждались, что брат совсем отвлекся от своей главной, как они считали, темы — от картины из жизни Христа.

И не было тогда человека, который откровенно и твердо сказал бы художнику: «Пейзаж ваше подлинное призвание. Поезжайте по родной стране, куда хотите, — в глушь, в деревню. Идите в лес, в поле, на реку. Пишите пейзажи, наполненные воздухом и светом. Вот та великолепная и единственная ваша дорога, по которой вы должны идти».

Один молчаливый Третьяков, обладавший драгоценным даром распознавать подлинные таланты, понял внутренним оком истинного ценителя искусств скрытую красоту творений художника — поэта своей родины. Не колеблясь, он покупал лучшие пейзажи Поленова. И теперь маленькая комната — зал № 19 с поленовскими шедеврами — является настоящей драгоценной шкатулкой, украшающей Третьяковскую галерею.

«Войдите в Поленовскую залу. И вдруг вы точно вышли из тени на солнце. Вам кажется, что окна сделались шире и с улицы ворвалась в них новая масса света…» — писал один критик еще в начале этого века.

Волшебный сон Поленова неожиданно оборвался. В марте 1881 года в возрасте всего 37 лет скончалась его сестра Вера.

Перед смертью она позвала брата к себе. Собрав свои последние силы, сестра стала убеждать его, что ему давно пора определить свою художническую судьбу. Ему скоро исполнится сорок лет, а он все колеблется, все еще не знает, по какой дороге идти. А дорога у него одна. Довольно размениваться на мелочи — писать пейзажи. Он должен, он обязан серьезнее относиться к своему призванию художника и начать картину из жизни Христа.

И он дал слово сестре, что непременно приступит к давно задуманной картине и доведет свой замысел до конца.

Смерть сестры Василий Дмитриевич переживал очень тяжело; он часто посещал ее могилу на Ваганьковском кладбище, сажал цветы и кусты, хлопотал об устройстве памятника.

Три года назад в возрасте семидесяти двух лет скончался его отец. Василий Дмитриевич сильно горевал, но принял смерть отца как нечто естественное. А о смерти Веры, угасшей в расцвете сил, он думал со жгучей болью в сердце.

Еще раньше, дважды в своей жизни, ему пришлось видеть смерть, беспощадно уничтожающую молодость.

На его глазах безвременно скончалась любимая Маруся Оболенская.

В те же годы в Риме он познакомился с другой девушкой, которая болела туберкулезом. Это была студентка Лейпцигского университета Лиза Богуславская. Девушка заинтересовала его резкостью своих взглядов: не признавала ни религии, ни семейной жизни, ни искусства — словом, была то, что называется «нигилистка».