Сергей Голицын - Солнечная палитра

Начали распускаться почки на деревьях, и от этих распускающихся почек каждый день менялись краски леса. С деревьев, с кустов, с крыш со звоном падала капель. Но Василий Дмитриевич не слышал ни этого мелодичного звона, ни задорного чириканья воробьев и пересвиста синичек. Мешала глухота. Он не слышал, а скорее угадывал, что по всей России нарастает шум приближающейся весны.

Василий Дмитриевич спустился вниз к Оке. Там с грохотом ломало набухшие льдины, свинцовая вода рвалась на берег. Он не слышал грохота, но видел смятение льдин, блеск ручьев на солнце, ощущал весенние запахи. И вспомнилось ему прежнее: «Есть еще порох в пороховницах!» Скорыми шагами он поднялся в гору, вошел в Большой дом. Старческие руки нашарили в столярной мастерской ключ. По тающей снежной целине он заторопился в свое «Аббатство», с трудом вставил ключ в замочную скважину.

Ледяным дыханием пахнуло на него из нетопленного помещения. Он взял натянутый на подрамник холст и поспешил обратно в дом. Там хранились драгоценные масляные краски — где их теперь достанешь? Он надел на голову берет, завернулся в свой баварский плащ и зашагал на Оку.

Как-то так выходило, что еще никогда не случалось ему видеть ледоход на Оке. Он выбрал место на берегу, на склоне горы, сел на складной стульчик, положил рядом ящик с красками, расставил этюдник, взял в руки палитру и кисть, начал писать.

Скорее, скорее! Цвета Оки менялись каждую минуту. Ломая друг друга, плыли льдины; студеные волны набегали на берег; свинцовые рваные тучи гнались одна за другой. Скоро зальет дамбу — «108 чудо».

Первый этюд был закончен за какой-нибудь час. Пришли дочери и увели отца обедать.

Обед был обычный по тем временам — пустые щи из кислой капусты, вареный картофель, кормовая свекла и чай без сахара, настоенный на смородинных веточках.

Василий Дмитриевич пригубил большую чашку горячего чаю, втянул тонкий смородинный запах, улыбнулся и сказал:

— Отлично! Весною пахнет!

После обеда он вновь вернулся на берег. Теперь краски сгустились, дали потемнели. Лохматые облака заслонили солнце, льдины еще злее налезали одна на другую, дамбу почти залило…

«Весной особенно хорош был разлив, я первый раз его видел полностью, а мечтал об этом двадцать семь лет. Удалось написать целую серию этюдов», — радостно сообщал Поленов московским друзьям.

И по этим этюдам он создал поразительное по силе впечатления полотно «Ледоход на Оке», которое можно поставить наравне с его лучшими пейзажами — «Ранний снег», «Золотая осень». Такова была его последняя картина — лебединая песня старого художника.

В «Ледоходе на Оке» нет спокойных голубых далей, нет прежнего поленовского солнца. Полноводная Ока стремительно и тревожно мчит свои воды, угрюм и темен лес на той стороне, темны сосны вблизи, небо серое блекло…

Ока, освобожденная от ледяных оков, стала для художника своеобразным символом освобожденной России. Мрачны и суровы краски. Словно предвидел, глухой, немощный телом, но не духом, много поживший старец предстоящую борьбу, тяжкие испытания. А впереди мерещилась ему светлая Весна Человечества. И в письме к другу Кандаурову его опухшие от постоянного недоедания руки выводили: «Я тоже верю, что настанут лучшие времена».

«Граждане Поленовы всегда стремились и стремятся к народу», — было записано в решении сельского схода села Бёхова.

Крестьяне соседних деревень и уездные власти города Алексина отнеслись к семье Поленовых не как к помещикам. Их приняли в члены бёховской сельской общины, выделили им земельный участок. Дом на Оке с его художественными коллекциями был признан музеем и национальной ценностью, которую нужно охранять.

Сын Василия Дмитриевича — Дмитрий Васильевич пахал, боронил; сам художник и его дочери работали на огороде; Наталья Васильевна готовила скромный обед, следила за хозяйством.

А постановка «Бориса Годунова» все откладывалась; артисты были заняты на полевых работах и на репетиции собирались редко.

Только в августе 1918 года наконец состоялся спектакль. Опять пригодился шаляпинский костюм Мефистофеля и турецкое оружие. Успех был такой, что зрители не просили, а настойчиво требовали новых и новых постановок.

Простой, подчас неграмотный народ, который раньше только в церквах видел блеск и пышность, теперь страстно потянулся к спектаклям.

Это стремление народа к красивым зрелищам было очень характерно для первых, самых бурных лет революции. Начиналась гражданская война; в деревнях, в городах свирепствовал тиф, а голодные люди в драных валенках, башмаках и пальтишках торопились в залы барских особняков или в сараи, в трактиры, в школы, как в Страхове, и смотрели никогда ранее не виданные спектакли.

«Борис Годунов» шел еще несколько раз, а следующую постановку — одну из комедий Мольера — осуществить не удалось. Пришлось «царю Борису», «Самозванцу» и «Пимену» взять в руки винтовки и отправиться на фронт защищать молодую Советскую республику.

Дочери Поленовы начали ставить в страховской школе детские спектакли. Они переделывали русские сказки в пьесы. Им удалось набрать труппу артистов из деревенских ребятишек. Костюмы шили из занавесок, скатертей, простыней, вытащенных из поленовских сундуков. Василий Дмитриевич писал эскизы для декораций. Артисты выезжали на гастроли не только в Тарусу, но даже в Калугу.

В конце 1918 года в дом на Оке явились на лыжах юноша и девушка — ученики старших классов тарусской гимназии. В соседнем городе тоже захотели поставить «Бориса Годунова» и обратились за помощью к Поленовым.

Спектакль в тарусском «Соляном амбаре» поставили. Наташа Поленова опять играла царевну Ксению.

За «Борисом» последовал «Отелло», затем — «Король Лир», позднее — «Вильгельм Телль».

Екатерина Васильевна, старшая дочь Василия Дмитриевича, была главным организатором всего дела, а также декоратором. Вторая дочь, Ольга, — режиссером. Младшая, Наташа, исполняла заглавные роли.

Тарусяне и сейчас с теплым чувством вспоминают Наташу в ролях Дездемоны и Корделии. Нестерпимый холод стоял в театре. Перед самым выходом на сцену актриса снимала огромные подшитые валенки и, одетая в белую тунику, обутая в бальные туфли матери, поэтичная, тоненькая, с большим подъемом декламировала Шекспира.