Сергей Голицын - Солнечная палитра

Сам Василий Дмитриевич уже не принимал участия в постановках, однако живо интересовался деятельностью дочерей, всегда расспрашивал их о репетициях, иногда ездил на спектакли.

В 1919 году наступило его 75-летие. Но стране, раздираемой гражданской войной и голодом, было не до юбилеев. Славную дату скромно отметили в узком кругу семьи. Наталья Васильевна испекла яблочный пирог из ржаной муки; на верхней корке выложила из кусочков яблок цифру «75» и соединенные вместе буквы «ВП», начертанные так, как обычно художник подписывал свои картины.

Наступил самый тяжелый и голодный 1920 год. Хлеб весь выгорел, и одни только яблоки родились в изобилии. Семья Поленовых питалась картофелем, капустой, хлебом пополам с лебедой. Дочери ходили по деревням с рюкзаками, выменивали вещи на яйца, масло, творог.

Василий Дмитриевич, несмотря на голод, на недомогание, занялся новым делом. Называлось оно «диорама».

Это его последнее увлечение — замечательный подарок окрестным ребятишкам.

Подобную хитрую игрушку он когда-то соорудил для собственных дочерей, а теперь для детей крестьянских задумал сделать то же самое, но значительно больших размеров. Диорама — это усовершенствованный волшебный фонарь, большой ящик без передней и задней стенок. На место передней стенки вставляются одна за другой цветные картинки на плотной бумаге. Керосиновая лампа попеременно освещает картинку то сверху, то сзади, поэтому изображение получается то яркое дневное, то очень эффектное ночное.

Всего Василий Дмитриевич изготовил 65 картинок, изображающих путешествие вокруг света, и сам написал к ним пояснительный текст. На первой картинке путешественники плыли на пароходе по Оке, на следующих они попадали в Московский Кремль, далее в Западную Европу, проезжали мимо средневековых замков, по каналам Венеции, любовались Парижем, греческим Акрополем, затем ехали на Ближний Восток, в Египет, в Индию, в Китай, в Северную и Южную Америку и наконец возвращались домой; последняя картинка изображала ребятишек в доме на Оке, пляшущих вокруг елки.

Новая затея увлекла Василия Дмитриевича. О живописи станковой он забыл и думать. За весь год им было написано едва ли два-три этюда. А над диорамой он работал с утра до вечера.

Наконец игрушка была готова. Первый спектакль назначили в страховской школе. Василий Дмитриевич очень волновался: как юные зрители встретят представление?

Пора ехать. Сын Дмитрий Васильевич подкатил на лошади к крыльцу. Отец заторопился одеваться. И тут — о ужас! — выяснилось, что валенки не лезут: от систематического недоедания опухли ноги. Наталья Васильевна попыталась уговорить мужа остаться — дочери поедут, покажут нисколько не хуже.

— Нет, невозможно! Только сам!

Василий Дмитриевич взял нож и, к великому отчаянию Натальи Васильевны, решительно разрезал оба голенища; сунув ноги в искалеченные валенки, он вышел на крыльцо, сел в сани; ему подали в руки ящик, и лошадь тронулась.

Приехали в Страхово. Зрительный зал в школе был битком набит: ребята и взрослые сидели на лавках, на полу, теснились у стен. Ящик водрузили на стол, зажгли лампу, и представление началось. Василий Дмитриевич сам переменял картинки, говорил текст.

Успех у зрителей, не имевших понятия, что такое кино, был огромный.

После спектакля, когда Василий Дмитриевич вновь усаживался в сани, один мальчик подошел к нему с блюдом в руках и, приподнявшись на цыпочки, без всякого смущения крикнул в ухо:

— Нá тебе, Василий Дмитриевич, кушай на здоровье!

Создатель «Московского дворика» получил от благодарных страховских зрителей в подарок… белую булочку; впрочем, в те времена это была немалая ценность.

От недоедания, от напряженной работы над диорамой [20] Теперь диорама помещается в «Аббатстве». Керосиновая лампа давно заменена электрической. Демонстрация картинок с сопровождением поленовского текста пользуется неизменным успехом, особенно у юных посетителей музея. Василий Дмитриевич начал хворать. Он писал Кандаурову о том, что ноги одеревенели, по всему телу ломота. И в том же письме радовался успеху диорамы в Бёхове и в Страхове, а в последних строках разбирал романы Достоевского «Идиот» и «Записки из мертвого дома», которые недавно перечел.

Глухота его усиливалась. Музыка, которую всю жизнь он так любил, почти перестала для него существовать. А глаза не сдавались — глаза видели все разнообразие красок леса, неба, Оки.

Из-за глухоты художник с каждым днем все больше погружался в мир молчания, в свой огромный внутренний мир.

Долгими зимними вечерами при свете крохотной керосиновой лампы вся семья собиралась вокруг стола. Каждый занимался своим делом. Василий Дмитриевич полулежал в своем кресле с закрытыми глазами, думал, вспоминал… Да! Было что вспомнить старому художнику. Он прожил такую большую, красивую, полнокровную жизнь, столько стран и городов успел повидать, столько сделал добра людям, столько подарил им наслаждения…

Нередко Василий Дмитриевич вот так, с закрытыми глазами, мечтал о будущем.

А что, если здесь, на берегу Оки, создать Народный театр? Дочери ставят трагедии великих классиков то в каменном сарае, то по школам, а люди идут и идут смотреть спектакли. Кончится гражданская война, вырастет на полях страны обильный урожай, вернется к нему здоровье — можно, пожалуй, помечтать и о строительстве Народного театра, вон там, на горе, на той стороне Оки.

Василий Дмитриевич приподнялся, попросил принести бумаги, карандашей и начал набрасывать контуры будущего здания. Изящное и воздушное, оно устремит высокие круглые башни в небо. Построенное в поленовском стиле, с окнами то широкими, то узкими, с переходами, с огромным зрительным залом и сценой, с механизмом для быстрой смены декораций, оно будет очень удобным для актеров и зрителей.

И конечно, оно будет ослепительно белым, подобно белым краскам на картине такого далекого и незабываемого Костеньки Коровина [21] После революции Константин Алексеевич Коровин уехал за границу. Узнав, что он там сильно бедствует, Василий Дмитриевич послал ему в подарок несколько своих этюдов. . И виден будет этот новый дом на Оке за десятки верст.

Пойдут на спектакли жители всей округи Тульской и Калужской, может, москвичи прикатят. И будут люди смотреть и слушать творения лучших классиков мира.

А порой мерещилось ему иное: построят на той же горе не Народный театр, а народную Академию художеств. Поселятся там художники, конечно, молодежь — бескорыстная, отзывчивая, вдохновенная. Старые, опытные мастера будут учить, а молодые внимать мудрым советам.

И пойдут учителя и ученики со своими этюдниками на берега Оки-красавицы. Разве найдется другое столь же прекрасное место, где можно так плодотворно писать этюды?