Сергей Голицын - Солнечная палитра

Тогда-то четырнадцать студентов во главе с Крамским демонстративно вышли из академии…

Высокий, худощавый, с длинными волосами, обрамлявшими крутой лоб, с проникновенным взором умных, глубоко сидящих серых глаз, Крамской производил на всех особенное впечатление. Когда он говорил, убедительно и твердо, все замолкали.

Во время «бунта» Поленов был с родителями в Петрозаводске. Вернувшись в Петербург, он застал всю академию под впечатлением мужественного поступка четырнадцати смельчаков. К этому времени Крамской и его товарищи организовали Артель, брали заказы на портреты и картины, а заработанные деньги делили между собой.

Поленов попросил Репина познакомить его с Крамским.

Горячо сочувствуя Ивану Николаевичу и его товарищам, он несколько раз заходил к ним на квартиру и с восторгом слушал их беседы. Крамской усиленно звал его бывать почаще, но занятия в академии и в университете не позволяли ему так часто посещать Артель, как того хотелось.

Он мечтал сблизиться с самим Крамским, которого ценил и как талантливого художника, и как благородного, мудрого старшего товарища-учителя. В конце концов он пошел на хитрость.

Младшая сестра, Лиля, подавала большие надежды стать художницей, ей нужен был хороший учитель рисования, и Вася посоветовал своим родителям пригласить именно Ивана Николаевича.

Целую зиму Крамской раз в неделю являлся к Поленовым. Ради этих уроков Вася забывал и академию и университет. Он садился в сторонке, с жадностью слушал наставления Крамского, сам рисовал и показывал ему свои рисунки. Он сумел уговорить Бабашу заказать Ивану Николаевичу свой портрет. Какая радость — теперь он сможет чаще видеться с Крамским!

И тогда начались для Поленова блаженные минуты. Они одновременно ставили рядом свои мольберты и писали портреты Веры Николаевны.

На обоих портретах она вышла очень похожей, но каждый художник увидел ее по-разному: разночинец Крамской изобразил важную и суровую барыню, а любящий внук — добрую и милую бабушку.

Случалось, Вася провожал Крамского до дому пешком.

Однажды он не вытерпел и рассказал ему о своем сокровенном замысле — о том, что уже несколько лет, еще со времен выставки Александра Иванова, задумал создать большое полотно на евангельский сюжет.

Крамской поддержал юношу. Он признался, что и сам задумал писать картину, изображающую Христа, но считает эту задачу настолько грандиозной, что будет вынашивать свой замысел еще много лет.

Художник говорил, что нет ничего удивительного, почему оба они остановились на евангельском сюжете: ведь имя Христа хорошо знакомо всем, всему народу. В равной степени люди простые, неграмотные и люди образованные часто ходят в церковь, слушают евангелие — рассказы из жизни Христа, а его изображения каждый день видят на иконах. Если художник хочет, чтобы его картины были всем понятны, ему ничего не остается, как обратиться к евангельским сюжетам, хорошо знакомым народу. А какие гуманные идеи ему удастся отобразить в своих картинах — это уже вопрос его мировоззрения.

Непоколебимо верившая в высокое призвание сына, Мария Алексеевна при всяком удобном случае говорила ему:

— Учись, учись, кончишь академию и университет, тогда приступишь, помолясь богу, к большой картине.

Покоренные гением Иванова, родители Поленовы решили про себя: их сын пойдет по пути бессмертного творца «Явления Христа народу» — ему предназначено судьбой создать подобную картину.

Постепенно замысел Васи начал все яснее и яснее вырисовываться в его воображении.

«У Иванова Христос только приближается, только идет к народу, — думал он, — а я изображу его пришедшим к людям и поучающим добру. Моя картина явится как бы продолжением творения Иванова», — говорил он самому себе.

Такова была дерзкая мечта молодого художника.

В 1867 году, на четвертый год учения в Академии, Вася набросал на листе бумаги первый карандашный эскиз своей будущей большой картины.

Жители Рима высовывались из окон, выбегали из дверей на улицу.

— Что случилось? Откуда такой шум?

По мостовой медленно двигались одна за другой три колесницы. Все они были задрапированы разноцветными кусками материй, лошади щеголяли пестрыми попонами, в их гривы и хвосты были вплетены пестрые ленты, бубенцы позвякивали на сбруях.

На колесницах сидели и стояли разодетые в яркие, фантастические костюмы юноши и девушки; одни играли на флейтах, другие на рожках, кто-то отбивал дробь на барабане, двое звенели бубнами, двое других стучали медными тарелками. И вся эта компания пела какую-то разудалую песню. Толпы зевак шли следом за процессией; не зная языка, подхватывали мелодию, подпевали.

— Кто это? Что за торжество? — спрашивали одни.

— Это богатый русский князь веселится со своими друзьями, — отвечали другие. — Вот он.

Кто-то показал на невысокого подвижного человека, с живыми черными глазами, в костюме турецкого султана, в чалме, с ятаганом за поясом. Султан подпрыгивал, дирижировал руками и ногами.

— Смотрите, какая красавица! — послышалось в толпе.

На передней колеснице стояла девушка с пышной темной косой, в длинных шелковых одеждах. Она пела, трясла бубном, улыбалась толпе, показывая ряд жемчужных зубов.

— Ошибаетесь, русский князь вон тот. Обратите внимание, как он смотрит на девушку, — показал один из зевак на рослого темнобородого красавца мушкетера.

— Какая великолепная пара! — раздался чей-то возглас.

Процессия с пением, музыкой, со звоном и свистом завернула за угол и исчезла.

Султан-дирижер был действительно очень богат и был русский, но совсем не князь, а сын выходца из простонародья — молодой преуспевающий промышленник и железнодорожный строитель Савва Иванович Мамонтов, а в данный момент главный заводила и выдумщик этого удивительного для зрителей-итальянцев карнавального шествия.

Черноглазая веселая девушка-красавица действительно была княжна из древнего рода Рюриковичей — Маруся Оболенская. А чернобородый высокий мушкетер, который стоял посреди колесницы и влюбленными глазами восторженно глядел на юную княжну, был Василий Дмитриевич Поленов.

Выпуск 1871 года оказался самым блестящим за все время существования Академии художеств. Пятеро студентов, в том числе Репин и Поленов, закончили курс с Большими золотыми медалями и получили право на шесть лет отправиться в любую страну на казенный счет завершать свое художественное образование.

Однако Поленов не спешил покинуть родину. Ему пришлось одновременно с Академией художеств кончать и Петербургский университет. Он чувствовал себя очень утомленным. После последних экзаменов его потянуло отдохнуть в Имоченцы; там он купался, катался на лодках, скакал верхом, порой рисовал пейзажи и только осенью собрался за границу.