Семен Узин - Гремящий дым

На полуострове Таймыр вы найдете берег Харитона Лаптева и мыс Харитона Лаптева, а пролив, соединяющий море Лаптевых с Восточно-Сибирским морем, самый ближний к материку, носит имя Дмитрия Лаптева. Перечень можно было бы продолжить, но и приведенных примеров вполне достаточно.

Серый, пасмурный день. Небо обложено тучами. Моросит дождь, выбивая беспорядочную дробь по одежде моряков и с тихим шелестом сливаясь с морской поверхностью.

Вельбот и две шлюпки медленно пробираются между многочисленными мелями и банками. Справа и слева сквозь густую завесу из дождевых капель вырисовываются неопределенными, расплывчатыми силуэтами берега. Они то появляются, то исчезают в отдалении. Размеренно скрипят весла в уключинах, с легкими всплесками опускаясь в воду.

На кормовой банке вельбота капитан-лейтенант Невельской и мичман Гроте. Не спуская глаз с водной поверхности, капитан-лейтенант дает команды рулевому и ведет разговор с молодым офицером.

— Посмотрите, Геннадий Иванович, — говорит мичман, — как тесно сходятся впереди берега. Они вот-вот совершенно сомкнутся. И эти мели, которым нет ни конца, ни края… Разве все это не свидетельствует о том, что Сахалин соединен с материком?..

— Не спешите с выводами, мичман, не спешите. Еще немного терпения, и, если ваше предположение верно, оно подтвердится в самом скором времени — мы недалеки от цели.

— Никак не возьму в толк, Геннадий Иванович, для чего вы затеяли все это? Стоит ли тратить время на бесплодные поиски. Ведь главное уже сделано: доказано, что лиман Амура судоходен, что в него могут входить морские суда достаточно большой осадки…

— Мой юный друг, — в голосе Невельского слышится ласковая усмешка, — я счастлив, что нам удалось сделать столь важное для нашей страны открытие, но согласитесь со мной, что этого могло и не быть, если бы мы с вами не проявили должной настойчивости и упорства…

— О да! — пылко восклицает мичман.

— А теперь предположите на мгновение, что, посадив наш «Байкал» на мель один раз, другой, мы отказались бы от дальнейших попыток проникнуть в лиман и повернули обратно. Что тогда? Не трудитесь, я сам отвечу на поставленный вопрос… Мы бы уподобились нашим предшественникам, свидетельства которых (теперь мы можем уже смело утверждать — ошибочные) побудили в свое время государя-императора начертать на рапорте правителя Российско-Американской компании Фердинанда Петровича Врангеля резолюцию… Вы знаете, мичман, ее содержание?

— Насколько мне известно, его величество написал следующее: «Весьма сожалею, вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить».

— Слово в слово, любезный друг. И все лишь потому, что в рапорте утверждалось, будто устье Амура доступно только для мелкосидящих шлюпок. Каково?!

— Но, Геннадий Иванович…

— Нет, нет, не возражайте, мичман, я заранее предвижу, что вы скажете. Вы будете сейчас ссылаться на Лаперуза, Браутона, наконец, на Крузенштерна, что вот, мол, они пытались…

— Вы угадали, именно об этом я и хотел сказать…

— Да, да, разумеется, — все с большим воодушевлением продолжает Невельской, слегка при этом заикаясь. — Но посудите сами, мичман, разве теперь, после того как мы исследовали лиман и нижнее течение Амура, можно говорить, что они доступны лишь для мелкосидящих шлюпок? Кому-кому, а нам с вами хорошо известно, что имеется широкий фарватер глубиной двадцать девять футов [11] Фут — 0,30 м . . И этот фарватер обнаружили вы, мичман Гроте! А устье Амура, разведанное Петром Васильевичем Казакевичем?! Ведь ширина его, по нашим предварительным подсчетам, составляет около девяти миль, а глуб ины там вполне достаточны для того, чтобы принимать стопушечные корабли!

— Все это так, Геннадий Иванович, и у меня не хватает слов для того, чтобы выразить радость по случаю такого нашего успеха. Но позволю все же заметить, что о невозможности прохода между Сахалином и материком утверждают такие авторитеты, с свидетельствами которых невозможно не считаться…

— Позволю в свою очередь напомнить вам, мичман, — невозмутимо говорит Невельской, — что я чрезвычайно уважаю Ивана Федоровича Крузенштерна, имя которого весьма прославлено не только у нас в России, но и в Европе. Его авторитет для меня очень высок. Вот, если угодно, его доподлинные слова, имеющие касательство к обсуждаемому нами вопросу: «Испытания, учиненные нами, не оставляют сомнения, что Сахалин есть полуостров, соединяющийся с Татарией перешейком…» И тем не менее я продолжаю поиски и не успокоюсь, пока не удостоверюсь собственными глазами, что это действительно так!

— Против этого трудно что-либо возразить, — соглашается мичман.

Потом он некоторое время молчит, и на лице его отражается усиленная работа мысли. Вдруг он хлопает себя по лбу и восклицает:

— А, вспомнил!

— Что это, позвольте полюбопытствовать?

— «Великая река… великая река Амур, гористая и лесистая…» — как это дальше?.. Да… — «Великая река Амур, гористая и лесистая, впала одним своим устьем, и против того устья есть остров великой…» — мичман удовлетворенно улыбается. — Это из записок Спафария, который приводит свидетельство наших землепроходцев. Речь ведь идет здесь о Сахалине, насколько я понимаю.

— У вас превосходная память, мой друг, — одобрительно произносит Невельской. — Такой памяти можно позавидовать. Вы правы. Действительно, я придаю этой заметке почтенного Спафария немаловажное значение. Заметьте, мичман, у него сказано: «…остров великой». Не полуостров, а остров! — Капитан-лейтенант подчеркивает последние слова особо. — Следственно, если остров, тогда не залив, а пролив Татарский!

— Я понимаю, что с этим обстоятельством нельзя не считаться, — соглашается мичман, — но… впрочем, нет смысла возражать, лучше проверить на деле, правильно ли это сообщение. Подождем. А пока мне бы очень хотелось услышать ваше мнение. Я давно уже собирался вас спросить, да все как-то не приходилось к слову.

— Спрашивайте, мичман, охотно вам отвечу, если смогу.

— Скажите, Геннадий Иванович, что вы полагаете о названии Татарский? Какими судьбами оно появилось здесь, на самом краю земли нашей?

— Точно ответить на ваш вопрос затрудняюсь, сударь, могу лишь высказать некоторые предположения. Причем самые скромные. Я полагаю… — он внезапно прерывает начатую фразу и спрашивает: — Какова глубина?

— Двенадцать сажен [12] Морская сажень — 1,83 м . , Геннадий Иванович, — отвечает мичман.

— Вот видите, мичман, — торжествующе говорит Невельской. — Двенадцать сажен! И это, обратите внимание, в малую воду! А ведь мы, по моим расчетам, уже недалеки от косы песчаной, соединяющей, по свидетельству Браутона, Сахалин с материком!