Андрей Усачев - Дед Мазай и другие

– Игла! – прошептал Дормидонт.

И тут яйцо раскололось, и из него вылез желтенький птенец:

– Пи-пи-пи…

У Кощея от удивления отвисла челюсть:

– Это… это что такое?

– Смешная у него смерть! – сказал Федот.

– Это не смерть, это – жизнь, – пояснил Иван-царевич.

– Чья жизнь? – не понял Кощей.

– Твоя, наверное, – пожал плечами Иван.

Птенец тем временем спрыгнул с руки Кощея и побежал по траве.

– Стой! Куда? Ути-ути!.. Цып-цып-цып… – кудахча, как наседка, Кощей бросился за птенцом.

Послышался мелодичный звон. Из цветка незабудки, словно из-под земли, выросла Василиса Прекрасная и бросилась к Ивану-царевичу:

– Слава Богу, Иванушка, ты жив!.. А где Кощей?

– Да вон он ползает, – кивнул Федот на ползающего по лугу Кощея.

– Ботаник! – тихо, но презрительно добавил Дормидонт.

Федот-царевич, подобрал брошенный Кощеем меч-молнию и двинулся в обратный путь, размашисто кося перед собой траву, кусты, молодые березки и дубы.

За ним – по просеке – Дормидонт-царевич, обмотавшийся золотыми цепями, тащил сундук.

Где-то вдалеке на карачках ползал за своей жизнью Кощей Бессмертный.

Иван и Василиса остались одни. Иван-царевич обнял свою прекрасную жену, хотел ее поцеловать… Но в последний момент задумался. В глазах у Ивана появилось нежное и одновременно мечтательное выражение:

– Интересно, а от поцелуя у нас лягушата не появятся?

Может, было это, может – нет.

Прошло, наверное, сто лет, как бабушка мне эту историю рассказала, когда на печке носок вязала. С печки-то все и началось.

По проселочной дороге ехал на печи Емеля. Хотя неправильно сказать – ехал. Мчался, как угорелый. Почти летел. И про самого себя песню пел:

Затормозил ногою Емеля у заправки, на которой было написано «Дрова». Под навесом рядком стояли поленницы с табличками: 80, 93, 98…

– Эй, почем дрова?

– По щучьему велению, по моему хотению, – высунулась из печи щука. И дрова – сами полетели в топку.

– Э-э… А-а… – проснулись под лопухом два здоровенных молодца, одинаковых с лица. Но печь была уже далеко.

Эх, хорошо ехала печь! А пылила-то как! А пылила!..

Емеля обогнал Ивана-царевича на Сером Волке, Ивана-дурака на Коньке-Горбунке, медведя со здоровенным коробом за плечами…

От поднятой пыли медведь собирался чихнуть, но не успел.

– Апчхи! – вместо него чихнула из короба Маша. Медведь удивленно оглянулся, но никого не увидел и почесал по обочине дальше.

А Емеля тем временем притормозил лаптем у дорожной развилки с тремя указателями: «Молочная река», «Дремучая чаща», «Болото». И повернул направо. Вскоре показалась деревня. На крайнем огороде дед, бабка, внучка, жучка и еще кто-то тянули здоровенную, как баобаб, репу.

И тут, то ли лапоть у Емели развязался, то ли заяц на дорогу выскочил… Печь, не вписавшись в поворот, зацепила репу, отчего гигантский овощ, наконец, выдернулся, едва не задавив огородников.

– Ты чё делаешь? Совсем очумел, что ли? – заорал дед.

– Извини, дед. На концерт спешу!

На выезде из деревни печь затормозил Соловей-разбойник, выскочивший из кустов со свистком и полосатой дубинкой:

– Куда спешим? Жизнью не дорожим?

– На концерт. Бабы Яги выступают…

– А меня подбросишь? – оживился разбойник.

– А то! Садись!

Пока Соловей усаживался, на печь с разбегу запрыгнули дед, бабка, внучка, Жучка и Мурка… Мышку, которая не смогла забраться сама, подбросил рулевой щучий хвост. И печь исчезла из виду. Только пыль столбом!

Вот пылища-то! Вот пылища! Сейчас такой не сыщешь!

На лесной поляне стояла Избушка-на-курьих-ножках. На ее фасаде – то есть, спереди, а не сзади – висела афиша:

Избушка работала кассой: доставала из окошка билеты, и сама компостировала их лапой.

Когда Емеля подъехал, зрители уже занимали места. Кто поближе – на пеньке, кто – вдалеке. Царевна-Лягушка расположилась на кочке, Водяной – в бочке, а две молоденьких русалки обмахивали его веерами…

Какие-то кикиморы торговали клюквой в сахаре.

Из-за деревьев выглядывали три безбилетные головы Змея-Горыныча.

– Концерт необычный. Любилейный, – поясняла избушка, – Нам – тысяча.

– Тысяча? – присвистнул Соловей. – Всем вместе, или каждой?

– Ну, это тебе рано знать, фулиган малолетний! – сердито скрипнула избушка. – И не свисти тутова!

Эстрада стояла на краю болота. Возле сцены, нервно поглядывая на ширму из камышей, ходил ведущий – Кощей Бессмертный. Время от времени он прикладывался к бутылочке, на которой было написано: «ЯД. Натуральный. Стопроцентный».

А за ширмой три сестры, три бабы Яги, готовились к выступлению. Старшая настраивала метлу, похожую на электрогитару. Средняя расставляла ступы, постукивая по ним, как по барабанам. Младшая, самая симпатичная, с тростниковым кларнетом, выглядывала из-за ширмы. Но не просто так выглядывала… В первом ряду пеньков сидел Леший с букетом цветущего папоротника.

Змею-Горынычу сверху отлично были видны все три сестры.

– Старшая! – кивнула первая справа голова.

– Дюже страшная! – ответила вторая. – Вот средняя…

– Дура вредная, – сказала первая.

– Младшенькая, – облизнулась третья. – Цветочек!

Две другие, подумав, согласились.

Дело было к вечеру. Ждали Ивана-царевича. Публика уже устала и начала проявлять нетерпение. Медведь собрался захлопать, но его снова опередила Маша. Михаил Потапыч покрутил головой, но так ничего и не понял.

Нетерпеливый Соловей-разбойник не выдержал и свистнул. В полсвиста. С окрестных дубов посыпались сначала листья, затем – вороны, а у глуховатого Водяного вылетела из уха золотая рыбка.

Избушка-на-курьих-ножках уже вознамерилась врезать свистуну могучей лапой. Но в этот момент на сцене появился Кощей и объявил:

– Концерт начинается. На сцене «Бабы-Яги». Встречайте!..

Кощей щелкнул пальцами и исчез. Лягушки утащили ширму – и выступление началось.