Мишель Кастильо - Танги

Он оказался каталонцем, по имени Пюиделливоль. Высокий, худой, нервный, с какими-то дикими глазами, как у пьяного. На голове у него был берет, которого он не снял, войдя в комнату; Танги решил, что он плохо воспитан.

— Этот господин выручит нас, Танги. С его помощью мы сможем отправиться в Лондон и примкнуть к «Свободной Франции». Это очень славный и очень умный человек. Он тайно переводит еврейских беженцев через испанскую границу. Он берется помочь и нам.

— Но тебе нельзя возвращаться в Испанию! — воскликнул Танги. — Хотя там и нет войны, но ведь тебя приговорили к смертной казни… Франко тебя расстреляет…

— Нет, дорогой, ведь я отправлюсь с французским паспортом и вместе с французами. Не беспокойся, все будет в порядке!

Танги замолчал. В конце концов все стало ему безразлично. Он уже давно со всем примирился. Он больше не пытался понять смысл происходящего. Он знал, что в большинстве случаев оно не имеет никакого смысла.

— Я пройду через Пиренеи пешком. А ты приедешь через неделю с госпожой Пюиделливоль. Мы встретимся в Мадриде.

Танги понял только одно: его хотят разлучить с матерью. Он бросился к ней:

— Нет, мама, нет! Умоляю тебя, мамочка, только не оставляй меня! Я буду делать все, что ты скажешь! Ведь я всегда был стойким. Но только не разлучайся со мной! Клянусь, я не отстану от тебя в горах. Я сожмусь в комок, и никто меня не заметит… Нет!.. Мамочка, не покидай меня! Если ты бросишь меня, я умру с горя. Я умру!.. Я умру!..

Мать тоже плакала. Она крепко прижимала его к себе. Он чувствовал ее тепло, запах ее духов. Ему казалось, что он становится совсем маленьким, таким маленьким, что его боль гораздо больше, чем он сам.

— Я не покину тебя, родной мой. Я тебя не покину… Мы встретимся в Мадриде. Там мы снова будем счастливы. Ты станешь ходить в школу и заведешь себе друзей… Даю тебе слово, что мы встретимся.

Танги стоял перед окном. Он весь сотрясался от рыданий. Как будто жестокая рука сжала ему сердце и старалась вырвать из груди. Он чувствовал ужасную боль. Ему казалось, что он сейчас умрет от горя. Он еще не знал, что от горя не умирают.

Машина, увозившая его мать, только что скрылась из глаз. Слишком быстро она его покинула. Теперь он остался один. Всю душу его переполняли боль и одиночество. Он вдруг почувствовал себя стариком. Он столько плакал, что, казалось, выплакал все свои слезы. Забудет ли он когда-нибудь соленый привкус этих горьких слез на губах?

Дом Пюиделливоля находился в окрестностях Марселя. Это была летняя дача, стоявшая в саду, за каменной стеной. Ставни были плотно закрыты, и дачу окружала атмосфера таинственности. Дом наполняли евреи, которых Пюиделливоль переправлял из оккупированной зоны в Испанию. Они почти всегда приезжали без вещей и без денег, не успев даже спороть желтые звезды [4] Желтыми звездами на одежде фашисты отмечали евреев. со своей одежды. Их размещали повсюду — во всех комнатах, в коридорах, — и они ждали, усевшись на полу; там же они ели и спали. Им запрещали выходить во двор. В доме стоял тяжелый запах.

Среди них был небольшой лысый человечек с приятным лицом, по фамилии Коген. Он ждал жену и детей, которых должны были тоже переправить через демаркационную линию. Каждый вечер он вынимал из кармана карту Европы, раскладывал на столе в столовой и вкалывал в нее маленькие флажки. Он называл это «вести войну», Танги недоумевал: что такое война? Что значит война на самом деле? Мрачный вой сирен, хвосты возле булочных, разрушенные дома, трупы на улицах, вечные отъезды и разлуки? Или забавная игра с флажками на карте? И он не находил ответа.

Как-то днем, когда Танги сидел возле Когена, который вкалывал в карту флажки, вошел Пюиделливоль. Он сказал Танги; что его мать прибыла на место в целости и сохранности и ему тоже пора собираться в дорогу. У Танги захватило дух от радости. Затем Пюиделливоль повернулся к Когену и сказал ему резко:

— Вам тоже надо готовиться к переходу границы. Ваша жена и дети уже не могут к вам присоединиться. Их арестовали в Париже.

На другой день Танги узнал, что Коген сошел с ума.

Наступило 2 августа 1942 года. Завтра день рождения Танги. Ему исполнится девять лет. Он отпразднует этот день вместе с матерью. Какой это будет чудный день рождения! Вечером он лег раньше, чем всегда, но не мог заснуть, взволнованный предстоящим отъездом. Он думал о матери, заранее переживая минуту, когда с громким криком бросится ей на шею. Внезапно через щели в ставнях в комнату ворвался резкий свет. Танги зажмурился, ослепленный. Он услышал, как грубый голос приказал всем живущим в доме выходить по одному, с поднятыми руками. Ему стало страшно. В коридоре, где ночевали евреи, слышались рыдания. Танги начал дрожать.

— Дом окружен. Мы будем стрелять в каждого, кто ослушается приказа! — крикнул тот же голос.

Танги вскочил и подошел к окну. В саду жандармы освещали дом прожекторами. Евреи выходили по одному, подняв кверху руки, и становились в ряд. Некоторые плакали. Коген покорно шел, подталкиваемый товарищами.

В комнату вошла госпожа Пюиделливоль.

— Мой мальчик, надо идти.

Танги, не сказав ни слова, дал себя одеть. Он слышал, как добрая женщина всхлипывала, все время причитая:

— Бедный мой мальчик! Бедный мой мальчик!..

Он вышел, подняв руки, зажмурив глаза и стараясь не плакать. Ослепительный свет прожекторов обжигал ему веки. Он ощущал на груди карточку матери, с которой не хотел расставаться. Жандарм грубо толкнул его. Кто-то рявкнул:

— Грязные жиды!

Танги хотел объяснить жандармам, что он не еврей. Он подумал, что ведь они французы и, наверное, выслушают его. Но стоило ему раскрыть рот, как жандарм гаркнул:

— Заткни глотку!

Танги смотрел, как за окном вагона мелькали мирные пейзажи Франции. Перед ним пробегали луга — на них паслись коровы; фермы — из труб у них струился дымок; тихие, сонные речки… Танги так устал! Он уже не испытывал горя и смотрел на все равнодушно. Он был голоден, и ему хотелось знать, куда же их везут жандармы. Но Танги решил, что все это теперь совершенно безразлично и ничто не имеет значения, когда ты остался один, без матери. Сидевшие рядом с ним заключенные спали… Один Коген все время улыбался. Стоя в коридоре, два жандарма курили и болтали. Танги встал и попросил у них разрешения сходить в уборную. Один из жандармов пошел с ним. Танги запер за собой дверь, но тот распахнул ее, крепко ударив ногой. И Танги не посмел справить свою нужду, он только помочился и выпил немного воды, отдававшей стиральным мылом.

Он снова сел на место и подумал, что все детство он провел в поездах. Ему вспомнилось прозвище, данное ему Мишелем: «Танги-Омнибус». При мысли о друге сердце его сжалось от тоски. Однако он сдержался и не заплакал. Он спрашивал себя: когда они приедут? Но ведь он не знал, куда они направляются, и потому не имел понятия, сколько надо времени, чтобы туда добраться. Он старался заснуть, ибо внутреннее чутье подсказывало ему, что необходимо беречь свои силы. Он подумал о матери, которая, наверное, ждет его в Мадриде, и беспомощно развел руками: «Ведь я не виноват…»