Мишель Кастильо - Танги

В вагоне стало совсем темно. Арестованные сидели, тесно прижавшись друг к другу. Госпожа Пюиделливоль обмотала шею Танги шерстяным шарфом. Он ненадолго забылся. Стояла холодная ночь. Поезд, равномерно постукивая, продолжал свой путь. Наконец он замедлил ход. Из тумана выплыло несколько огоньков. Танги очнулся дрожа и поглядел в окно. Немецкие солдаты и офицеры с винтовками за плечом расхаживали взад и вперед по плохо освещенной платформе. Из громкоговорителей зазвучал голос. Танги разобрал только одно слово:

— Achtung! Achtung! [5] Внимание! Внимание! (нем.) .

В вагон вошли два немецких солдата. Французские жандармы поздоровались с ними. Они пожали друг другу руки и обменялись сигаретами. Спутники Танги проснулись. Коген во что бы то ни стало хотел выйти из вагона. Он говорил, что там его ждет жена и, кроме того, война уже кончилась. Сидевшие рядом товарищи удерживали его на месте.

Остановка показалась Танги бесконечной. По платформе прогуливались немецкие офицеры в фуражках с торчащими козырьками. Танги решил, что у них форма красивей, чем у французов, и что у немцев выправка лучше. Наконец поезд дрогнул, двинулся вперед и продолжал свой ночной путь. Танги хотелось есть. Он подумал, что поезд увозит его все дальше и дальше от матери. Но он не заплакал. Ему просто хотелось знать, где же он находится.

Проснувшись, Танги понял, что путешествие их близится к концу. Он очень обрадовался, убедившись, что они подъезжают к Парижу. Он жадно разглядывал большие, семиэтажные дома со множеством одинаковых труб и длинные улицы с бесчисленными ресторанчиками. Он был почти счастлив. Мать столько рассказывала ему о Париже, что ему казалось, будто, приехав в этот город, он повидается с ней. Он покорно вышел за немецкими солдатами и первым взобрался на грузовик. Над серыми домами он увидел вдали старый костяк Эйфелевой башни, и у него запрыгало сердце. «Это Париж, — прошептал он. — Париж!..» Он все повторял это волшебное слово и улыбался, представляя себе, как удивилась бы его мать, если б узнала, что он в Париже…

Грузовик с арестованными проезжал по площадям, по широким, обсаженным деревьями улицам. Перед Танги промелькнула, как во сне, Триумфальная арка. Он решил, что в Париже с ним не может случиться ничего плохого. Эта мысль успокоила его, когда он слезал с грузовика вместе с другими арестантами…

Он стал у стены вместе с ними. Его усталость как будто прошла. Он с любопытством разглядывал людей, ожидавших в большом зале, куда их привели. Среди них он заметил старенькую бабушку. Голова у нее, по-крестьянски повязанная платком, все время покачивалась. Время от времени она поглаживала рукой свои морщинистые щеки. А потом снова сидела, покачивая головой. Был там еще молодой человек, очень красивый и хорошо одетый, но его странный взгляд испугал Танги.

Арестованных выстроили в ряд, лицом к стене. Позади них шагали взад и вперед два немецких солдата. Сапоги их громко стучали по полу. Перед Танги висел на стене большой плакат, на котором молодой немецкий пехотинец бросался в атаку. Под ним было написано очень длинное слово. Танги попытался его прочесть, но не сумел.

Наконец открылась дверь, и арестованным приказали повернуться. Вошел какой-то человек, высокий, тонкий, с очень светлыми, почти белыми волосами и водянистыми зелеными глазами. Он был в штатском костюме. В руках он держал бумажку. Резким голосом он скомандовал:

— Все семиты — налево!

Танги заколебался. Он не знал, что значит «семиты». Он поискал глазами госпожу Пюиделливоль, и она сделала ему знак, чтобы он оставался на месте. Танги послушался. Красивого юношу, которого Танги заметил раньше, солдаты схватили и потащили налево. Он принялся кричать:

— Я не еврей, господин комендант… Клянусь!.. Клянусь, что я не еврей!..

Он отбивался изо всех сил. Упав на колени, он попытался обхватить ноги высокого человека, приказавшего арестованным разделиться. Тот отступил и, размахнувшись, ударил его сапогом. Удар пришелся прямо в лицо. Юноша прижал руки к носу, а когда он их отнял, они были в крови.

Теперь комендант начал допрос арестованных. Он спрашивал их возраст, профессию, место рождения… Первой он вызвал старую бабушку. Она все так же покачивала головой и на все вопросы отвечала: «Да, господин комендант». Немец опросил, правда ли, что два месяца назад она приняла своего сына. Она подтвердила. Затем он спросил, знала ли она, что сын бежал из немецкого концлагеря. И старушка снова подтвердила. Тогда он приказал увести ее.

Наконец очередь дошла до Танги. Он робко подошел к коменданту, и тот рассеянно взглянул на него. Танги, как и все, сказал свою фамилию, возраст и назвал себя «студентом». Легкая усмешка скользнула по лицу коменданта.

— Что ты делал в Марселе с этими евреями?

Танги замялся.

— Я должен был уехать к матери. Она в Мадриде. Я испанец.

Немец помолчал.

— Чем занималась твоя мать? Какая у нее профессия?

— Журналистка.

Теперь немец, казалось, заинтересовался:

— Политическая беженка?

— Да…

— Вы сидели во французском концлагере?

— Да.

Танги смутно чувствовал, что он говорит не то, что надо. Но немец не давал ему времени подумать. Он сыпал вопрос за вопросом, подгоняя его.

— Она уехала, чтобы бежать в Лондон?

Танги нашел в себе силы соврать.

— Нет, — ответил он.

Он почувствовал на себе пронзительный взгляд этого человека и закрыл глаза. Он со страхом ждал, будут ли его бить, и чуть не заплакал, но все же сдержался.

— Откуда ты знаешь, что она не собиралась бежать в Лондон?

— Она хотела уехать в Мексику.

— Зачем, в таком случае, она поехала в Испанию?

Танги замялся, затем пробормотал:

— Этого я не знаю… Ведь я еще ребенок…

— Да, ребенок — из молодых, да ранний! Ты, может, думаешь, что дорога на Мексику проходит через Мадрид?

— Не знаю. В Марселе ей не хотели давать визы.

Немец помолчал. Затем он сказал несколько слов по-немецки, и Танги увели вместе с другими заключенными. Их вталкивали в темный коридор. Никто не разговаривал. У красивого юноши все еще шла кровь носом, а старая бабушка по-прежнему покачивала головой.

Вскоре все они сгрудились в темном коридоре. Не хватало только Пюиделливоля. Немец-часовой чиркнул спичкой. Ее вспышка ослепила Танги. И в ту же минуту тишину прорезал громкий крик. Долгий, протяжный крик, похожий на вой собаки. Прошло две-три минуты. Танги слышал, как колотится его сердце. Ему было страшно. Он замер в ожидании следующего крика. Большим пальцем правой руки он чертил крестики у себя на ладони. «Господи, сделай, чтоб он не кричал… Господи, я боюсь!..» Только он кончил свою молитву, как раздался второй крик, затем третий, четвертый, пятый… Танги задыхался… Ему казалось, что кто-то сжимает ему горло и хочет задушить. По телу его струился пот, он чувствовал, как капли скатываются у него по ребрам. На глаза набегали слезы. Юноша, которого ударили в лицо, громко плакал. Это раздражало Танги. Он подумал, что взрослые не должны плакать на глазах у детей. Но, когда зарыдала госпожа Пюиделливоль, ему стало ее жалко, и он решил, что бывают такие минуты, когда даже взрослым позволено плакать.