Колетт Вивье - Дом на улице Четырех Ветров

— Здо́рово бьют! — сказал папаша Лампьон своим зычным голосом. — Право слово, мне это напоминает Арденны, 1917 год!

— Нечего сказать, приятное воспоминание! — усмехнулся Жан, тщательно приглаживая светлые волосы. — А меня так просто тошнит от всех этих сирен! Неужели нас не могут оставить в покое?

Мадам Кэлин неодобрительно покосилась на него. Два месяца назад ее сын бежал в Испанию, чтобы оттуда пробраться в африканскую армию союзников. И настроение у консьержки было воинственное.

— Хороши бы мы были, если бы все рассуждали, как вы! — резко сказала она. — Счастье, что мой сынок не из таких! Что ж, по-вашему, не надо бить Гитлера?

— Что вы! Конечно, Гитлер — чудовище, — слегка устыдившись, буркнул Жан. — Я вот о чем: все эти продовольственные карточки, воздушные тревоги — разве это жизнь? А конца не видно! Да еще в комнате стужа… и вообще…

Он хотел было привести другие доводы, но, не найдя их, умолк и начал старательно поправлять галстук. Мишель растерянно уставился на него. Какую чепуху несет Жан! А ведь прежде Мишель его уважал, потому что Жан служил в аптеке и всегда был подтянут и хорошо одет.

— Ну, что ты скажешь? — тихо спросил он Жоржа.

Жорж громко фыркнул.

— Жан просто трус! — сказал он. — Он боится бомб! Наверно, когда он был мальчишкой, его лупили в школе на всех переменках, а он даже не давал сдачи! Слушай, а ты не мог бы поаккуратнее с наборной кассой, а? Теперь вот твоя сестра обо всем догадалась! А вдруг она при Стефане что-нибудь сболтнет, не нарочно, конечно, а просто так… Если какой-нибудь вонючий шпик вроде него пронюхает о нашей затее, все мы попадем в тюрьму.

Мишель застыл на месте с разинутым ртом. Стефан был их одноклассник, старший сын супругов Гурр, живших здесь же в доме на третьем этаже и державших по соседству москательную лавку. Родители Стефана занимались спекуляцией: они вели торговлю с оккупантами. Говорили, будто они нажили миллионы на перепродаже меховых курток. Они часто принимали у себя немецких офицеров, и с обеденного стола у них не сходили окорока, паштеты, свежие яйца. Гурры были «позором дома», как говорила консьержка. В отместку она всегда вручала им письма с опозданием на три дня. Стефан и Луи, сыновья Гурров, во все совали свой нос, подслушивали у дверей, а когда их заставали за этим занятием, нагло усмехались. Впрочем, жильцы дома старались их просто не замечать, словно они были какие-нибудь невидимки, и никто никогда с ними не разговаривал.

Наконец Мишель очнулся.

— Ну что ты, — сказал он. — Норетта — смышленая девчонка, ничего такого она не сделает! И вообще она просто хвастает, как все девчонки. Где уж ей было догадаться! Просто она заметила, что у нас какая-то тайна, и ей не терпится ее выведать. Что я, Норетту не знаю, что ли!

И он бросил снисходительный взгляд на сестру, которая, присев у ящика, играла с Соланж в куклы. Норетта, перехватив его взгляд, покраснела.

— Кажется, мальчишки смеются надо мной, — сказала она Соланж. — А все из-за твоей куклы! Неужто они вообразили, что она мне нравится! Уродина, да еще одноглазая! И зачем ты взяла ее с собой?

— А если бы в нее попала бомба, — пылко заговорила Соланж, — если бы она умерла?! Разве я могу без нее? У тебя есть Фанфан, он все равно что кукла, а у меня никого нет. С кем мне говорить, когда я остаюсь одна? Вот… И вообще, если ты считаешь, что Мими́ уродина, отдай ее мне!

И Соланж так резко потянула к себе куклу, что у той оторвалась матерчатая ручка. Соланж заплакала.

— Что такое? — обернувшись, спросила Эвелина.

Увидев оторванную руку куклы, она улыбнулась.

— Ничего, Соланж, — сказала она, — дай мне твою дочку: сегодня я буду чинить свитер Мишеля и заодно починю ей руку. А теперь хватит плакать, высморкайся и вытри нос. Что, нет платка? Возьми мой, вон там в кармане… Я не могу пошевельнуться — боюсь разбудить Фанфана…

Взяв платок, Соланж вытерла слезы и прижалась к плечу своей защитницы.

Папаша Лампьон вышел на улицу «поглядеть» и тут же, тяжко волоча ноги, вернулся назад.

— Час от часу не легче, — сказал он, — еще сильней стали палить. А мне позарез надо выспаться: ну как я завтра к семи утра пойду в типографию?! Эх, кажется, махну я на все рукой и побреду к себе наверх — спать!

Консьержка повернула к нему худое, костистое лицо.

— А ну сидите на месте! — приказала она. — Раз уж вы сюда спустились, терпите и помалкивайте! Довольно с нас того, что сестры Минэ́ окопались в своей квартире! Уж как я барабанила в их дверь, но они заявили, что предпочитают умереть в собственной постели! Наверно, забились, бедняжки, в кровать, натянув одеяло до самого носа. Что ж, если случится беда, ничего не поделаешь, я свой долг выполнила: предупредила их!

— Хе-хе, — ухмыльнулся папаша Лампьон, — может, они и правы: по крайней мере, хоть выспаться успеют перед смертью!

Он громко зевнул раз, другой, потом вдруг затих, прислушиваясь.

— Смотри-ка, — сказал он, — кто-то сюда идет! Может, ваши жилички одумались, а, мадам Кэлин?

Но это оказались не сестры Минэ, а семейство Гурров, явившееся в полном составе, со своими стульями и корзинами. Отец и оба сына, все трое рыжие и тучные, были в дорогих меховых куртках. А мадам Гурр в своей пышной меховой шубе походила на косматую медведицу.

— Только этих не хватало! — сквозь зубы процедил Моско.

Невольно попятившись в глубь прохода, он с тревогой оглянулся на Жоржа. В подвале сразу воцарилась зловещая тишина, только Гурры с шумом расставляли в проходе стулья.

— Глубже вдвигай в проход стулья, Стефан! — зычно крикнула мадам Гурр. — Сам знаешь, там безопасней! А остальным придется потесниться!

Но остальные и бровью не повели. Казалось, они разом утратили и слух и речь. Консьержка уставилась в пустоту. Жан, достав из кармана книгу, сделал вид, будто читает, хотя в подвале было совсем темно. Папаша Лампьон начал старательно сморкаться, а мать Мишеля, высвободив одну руку, обняла Соланж.

Мадам Гурр поджала губы.

— Ну, Стефан, что ж ты стоишь? — крикнула она еще громче.

— Черт побери, — ответил Стефан, — куда же мне их ставить, твои стулья? Сама видишь, нет больше места!

— Нет места, говоришь! Ах вот как! Погоди, я сейчас отыщу место!

Мадам Гурр вплотную придвинула к ящикам все четыре стула и, плюхнувшись на один из них, толкнула консьержку.

— Прошу поаккуратней! — сухо сказала мадам Кэлин, не повернув головы.

— Вот и подвиньтесь! — злобно крикнула толстуха.

Консьержка ничего не ответила, но с места не сдвинулась.

— Да что ты, Берта, стоит ли волноваться, — с нарочитым добродушием обратился к жене Гурр. — Ну и ночка! — продолжал он, лениво потягиваясь. — И все из-за этих проклятых англичан! Видали, какую тучу самолетов они против нас послали? А еще выдают себя за друзей французов!