Игорь Минутко - Костры на площадях

Все те же березы окружали его, и далеко было видно кругом, и так тихо-тихо. Будто весь лес затаился и прислушивается к чему-то, ожидает…

Федя посмотрел вверх. Сквозь сетку тонких ветвей было видно высокое прозрачное небо; оно было бледно-голубого цвета, и зыбкие розовые облака застыли в нем. Серую снежную тучу отнесло в сторону, и она маячила где-то на краю леса, неприветливая и тяжелая.

«Как же так? — напряженно подумал Федя. — Как же так?.. Белые против большевиков. Это я понимаю. Враги они лютые. Но Кеша? Маленький мальчик… В чем он виноватый? Вот если бы мы словили какого сынка буржуйского, маленького еще, несмышленыша, разве мы стали б над ним издеваться?»

И Федя представил своего отца, дядю Петю, других рабочих из отряда.

«Нет! Ни в жизнь! — твердо решил Федя. — Никогда б они не стали над дитем издеваться».

Ветер прилетел с поля, зашумели кроны берез, мелкая снежная пыль посыпалась на Федю. Медленно гасли дневные краски, и сумрачно было; вечер вошел в лес и стал прятаться между берез.

А Федя все думал. Нет, непонятно. Вот в школе говорили: человек — венец природы, самое мудрое живое существо по всей земле. И что же получается? Сколько книжек прочитал Федя про людей в разные времена, и всегда были войны, всегда люди убивали друг друга, и кровь лилась, и дома полыхали в пожарах, и мучения всяческие выпадали на долю безвинных детей, женщин, стариков беспомощных.

«Это ведь нельзя, нельзя, чтобы люди всегда убивали, — думал Федя, и снег таял на его горячих щеках. И тут счастливая, радостная, огромная мысль заполнила Федю: — Когда я вырасту, я никого не буду убивать. Никто не будет убивать, потому что во всем мире уже победит пролетарская революция, и не нужны будут войны — ведь не станет врагов промеж людей. Недаром поется в пролетарском гимне: «Это есть наш последний и решительный бой!..» Последний!» — и Федя счастливо засмеялся.

— Последний! Последний! Последний! — закричал он громко.

И эхо повторило:

— Последний! Последний! Последний!

Уже темно стало в лесу, березовые стволы слились с серым воздухом. И ветер все шумел вверху.

Федя шел навстречу огням деревни, и легко ему было, свободно, счастливо, и верил он, что человек — венец природы, самое мудрое и доброе существо по всей земле.

Прочно застрял отряд в Хомяках. День проходил за днем, где-то совсем рядом был фронт, а приказа о наступлении не присылали.

Федя часто ходил теперь в лес и брал с собой Мишку-печатника. Одних отец не отпускал, и чаще всего с ними на прогулку отправлялся Нил Тарасович.

Приказ о наступлении пришел в морозный тихий день. В жаркой избе Федин отец, дядя Петя и человек в скрипучей кожанке, присланный из штаба армии, склонились над картой. Федя лежал на печи и, замерев, слушал их разговор.

— Вам, таким образом, — говорил человек в кожанке, — надо занять деревни Струново и Днище. Вот здесь. — Он ткнул пальцем в карту. — С левого фланга поддержит Лепехин. С правого — наша артиллерия. Огоньку поддаст.

— Дорога тут петляет, — хмурится отец. — И через поле идет.

— Можно лесом. Мне мужики говорили — просека есть и прямо к Струнову ведет. — Дядя Петя закашлялся. — Фу ты, дьявол. От жары в горле — Сахара. Сейчас бы молочка парного.

— Верно — просека есть. — Человек в кожанке выпрямился над столом и оказался совсем маленьким: на голову ниже всех. — Только проверить надо, в каком она состоянии. Пройдут ли люди, подводы. Может, заросла.

— Проверим, — говорит отец. — Если проходима просека, будет просто здорово. Петр, снаряди людей. И Федюху с Мишкой пусть возьмут. Видал я, как медведь у него на шорохи реагирует. Лучше собаки.

— И на запахи! — закричал с печки Федя. — Ведь Мишка настоящий разведчик!

Отец улыбнулся:

— Точно, разведчик. Мало ли что… Посылай людей, Петр. За старшего — Тарасыча.

— Есть!

— Так начало в пять ноль-ноль. — Маленький человек в кожанке свернул карту. — Сигнал — две зеленые ракеты.

Федя быстро одевается, никак не может натянуть сапоги: скорее к Мишке-печатнику!

А медведь уже улегся спать в своем сарае, потому что поужинал, и вечер был на дворе, ему даже что-то приснилось, но тут прибежал Федя и разбудил его.

— Мишка, вставай! — закричал он. — В лес на разведку пойдем! Понимаешь, в настоящую разведку!

Мишка-печатник неохотно поднялся — опять не дали поспать всласть.

Отправились впятером: Мишка-печатник, Федя, Нил Тарасович, Трофим Заулин (он считался лучшим разведчиком в отряде) и новый боец, деревенский парень Семен, длинный и молчаливый.

Трусило снежком, время было позднее, но все вокруг видно: светил неярким ровным светом снег. Прошли по селу, миновали овраг с колодцем, над которым склонился длинный журавель, и вступили в лес. Здесь было темнее, и сразу угасли в густых елях голоса села: лай собак, стук топора, далекая песня. И уже не пахло дымом. Пробитая сквозь лес просека уходила в неясную даль.

— Вполне пройти можно. И проехать, — сказал Нил Тарасович. — Версту проверим, и — назад.

Мишку-печатника Федя вел на поводке.

— Понимаешь, — объяснял Федя, — ты, когда я тебе прикажу, слушай и нюхай.

В лесу с медведя мгновенно слетела сонливость, он заволновался — давно Мишка-печатник не был в настоящем лесу.

Медведь возбужденно дергал носом. Для людей лес, может быть, ничем не пах, а для него он был просто напоен множеством запахов: пахло застывшей еловой смолой, горьковато и пряно листьями, что лежали под настом; кисло, ароматно, чуть уловимо крохотными почками ольхи; зайцем, который пробежал здесь днем; мхом, что укутал подножья деревьев, и, конечно, пахло снегом.

Лес вселял в медведя бодрость, беспокойство, быстрее гнал кровь по жилам: он смутно напоминал ему забытую родину — тот лес, те места, где началось его медвежачье детство.

Где-то над деревьями взошла луна, и теперь на снегу лежали длинные холодные тени. Лесная чащоба дышала безмолвием и неизвестностью.

— Все в порядке, — сказал Нил Тарасович. — Можно возвращаться. Завтра по ней и пройдем. Свалимся на офицериков, как снег на голову.

Вдруг Мишка-печатник вздрогнул всем телом: ему в нос ударила струя резкого запаха — так пахнет только человеческое жилье. Он на мгновение замер, затем поднялся на задние лапы, как учил его Федя, и повернул морду — с той стороны прилетел этот запах.

— Что? — выдохнул Трофим.

Они до рези в глазах всматривались в каждую тень, но ничего подозрительного не было видно.

— Вон! — Семен толкнул Нила Тарасовича, показав в заросли мелкого ельника: там мелькнул слабый огонек. Мелькнул и исчез.

— Пойди узнай, — приказал художник Семену.

Семен затерялся среди стволов, долго его не было, и все истомились, ожидаючи. Наконец он вернулся.