Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Я с первого дня не взлюбила Молчанова. Он казался мне ужасно наглым, самодовольным. И эта антипатия была так сильна, что наверняка стала взаимной.

Слова в мальчишеской покрывались хохотом, жеребячьим хохотом, которым подростки обычно разражаются, слушая сальные анекдоты, считая, что этим доказывают свою принадлежность к «настоящим» мужчинам.

И на минуту я подумала, что мирно сопевшая рядом Светлана Сергеевна права: не стоило раскрывать душу перед такими.

— А, все они одинаковы! Ни одна не устоит на охи, вздохи и цветочки.

Это разглагольствовал Молчанов.

— И Марина?

Это, кажется, Дробот.

— А что Марина? Наверняка муж изменил, она — в амбицию. А тоже — высокие материи!

Я села.

— Ну, это ты загнул… — лениво, как всегда, начал Рыбкин.

— А чего она дурочку строит? «Ах, детки, ах, конфетки!»

Вот, вот к чему ведет фамильярность! Только бы Светлана не проснулась!

Тысяча решений пронеслось у меня в голове. Почему именно обо мне так грязно? И никто всерьез не вступился. Никто! А ведь я была уверена, что среди ребят у меня есть друзья.

— Уж вы со мной не спорьте, детки. — Опять этот отвратительный голос Молчанова. — Я эту бабскую породу на своей мамочке изучил. — И продекламировал явно моим голосом: — «Словечка в простоте не скажет, все с ужимкой…»

А я и не знала, что у него такие актерские способности.

— Липа она липа и есть! Или молчи, или не ври «педагогически». Тьфу!

— Марина не баба, — твердо обрубая концы слов, сказал Рыбкин.

— Ага! Своя в доску! — оценил меня Дробот.

— Выдрессировала, значит… — Тон Молчанова был предельно издевательский.

«Дети» непринужденно развлекались в три часа ночи.

Мне показалось, что девочки шевелятся на соломенных мешках. Значит, не все спят…

Было душно, пахло полынью. Букеты полыни девочки развесили как средство от блох.

Я сидела и вспоминала заветы Марии Семеновны. Она всегда твердила: «Вы — не женщины, вы — учительницы. Вы — средний пол». И посылала во время общешкольных дежурств в мужские туалеты ловить курильщиков.

Я начала искать туфли, стараясь не шуршать соломой. Мне помогала луна, просунувшая луч сквозь щель над дверью. Луч висел в воздухе, узкий и острый, и казалось, об него можно порезаться, как о саблю.

— Ты куда? — перехватила мою руку Светлана Сергеевна.

— Пусти!..

— Не глупи! — По ее жесткому голосу я поняла, что она все слышала. — Ты учительница, а не барышня…

— Пусти!

Я не могла тратить слова на нее. Мне нужно было сохранить мой заряд гнева до «мальчишеской». Оставлять все на утро, на благоразумное утро я не могла. Я боялась «здравого смысла» и увещеваний Светланы Сергеевны.

Я вышла на улицу, по-деревенски безмятежно покойную. Где-то солировала долго и визгливо какая-то собака, но остальной собачий хор безмолвствовал.

Дверь к мальчикам была заперта изнутри. Я постучала. Послышалась возня, шепот, потом дурашливо тоненький голос Молчанова:

— Кто там?

— Откройте…

Я не повышала голоса, но Рыбкин мгновенно открыл засов, точно ждал моего прихода. Я постояла, привыкая к темноте. Кое-кто уже спал, человек пять сидели в углу и уплетали колбасу с хлебом.

— Где Молчанов? — спросила я.

— Ох и любите вы меня! Даже ночью прибегаете! — Молчанов встал, приблизился, покачиваясь с носка на пятку.

— Если бы ты был старше, — сказала я предельно спокойно, — я бы дала тебе пощечину…

— А что я…

Но Рыбкин положил руку ему на плечо, и Молчанов остальные слова проглотил.

— Но ты мальчишка. Пакостный и грязный на язык! Ты, очевидно, надеешься, что учительница может многое стерпеть. Даже тебя, с твоими пошлостями!

— А что, что я сделал? — начал он дурашливо-плачущим голосом. — Вы скажите хоть, за что казните?

— Тебя, Молчанов, я больше учить не буду. С этой минуты ты для меня пустое место. Можешь идти в другой класс или другую школу. Можешь жаловаться. Но больше я не скажу с тобой ни единого слова…

Молчанов покачивался. Он явно опешил.

— Мы свиньи… — с глубоким убеждением сказал Рыбкин. — И мы не знали, что у вас все слышно.

— Вот цирк вышел! — хихикнул и тут же осекся Дробот.

— Вы правильно нас мордами об пол стукнули, — продолжал Рыбкин, — но мы же не со зла… У Молчанова просто язык без костей.

— Это у тебя голова без мозгов… — очнулся Молчанов, но Рыбкин толкнул его плечом, и Молчанов отлетел в угол.

Я молча вышла на улицу. После «взрыва» я была опустошена и подавлена.

Две последние недели в колхозе Молчанов всячески пытался привлечь мое внимание. Он то выполнял две нормы, то демонстративно уходил с поля. То хохотал часами, то мрачнел и смотрел волком. Раз он спрыгнул с криком «Добрый день, Марина Владимировна!» к моим ногам с крыши амбара. В другой — сбегал за двадцать километров под дождем и привез врача заболевшей Свете Забелиной. И стал рассказывать смеясь, что это было настоящее похищение. Врач сначала не хотел ехать не на свой участок… При виде меня Молчанов разыгрывал драки с ребятами, толкал девчонок, затягивал дурным голосом блатные песни — он мечтал о любом выговоре, нотации или замечании.

Но я его не замечала.

Сначала за него просили мальчики, потом девочки, потом Светлана Сергеевна…

Я не реагировала, хотя он уже давно не был мне противен. Повторилась та же история, что когда-то с Гнипом. Как только я узнавала ученика ближе, пусть в результате ссоры, он становился мне по-человечески интересен.

Вспоминая прошлый год, я поймала себя на мысли, что с первой минуты пренебрегала Молчановым из глупого, бессознательного желания доказать себе и ему, что его влиятельный папа для меня — ничто. По-настоящему же у Молчанова был один недостаток: он всячески пытался самоутвердиться в мире, как юноша, а не подросток. Отсюда, очевидно, шла его развязность, расхлябанность, многозначительные взгляды и подмигивания…

Но парень он был умный, хоть и едкий. Общий язык нашелся бы. Но я только одергивала его. С редкой занудностью. Как классная дама.

Теперь, пока я разбиралась в себе, Молчанов переживал. Даже похудел. И все реже острил.

— Ох, смотри не перегни палку… — говорила мне Светлана Сергеевна тоном колдуньи.

И вот однажды, перед самым отъездом, ко мне подошел Рыбкин.

— Мы просим, — сказал он официально, — как комсомольцы комсомолку, чтоб вы поговорили с Молчановым.

— А где он?

Рыбкин кивнул в сторону «мальчишеской».

Я вошла в их «спальню». Молчанов явно ждал меня. Он стоял, засунув руки в карманы, и… тревожно смотрел на меня и даже не покачивался с носка на пятку, как обычно.

Кто-то сзади нас деликатно прикрыл дверь. Мы остались наедине.

— Я хочу учиться в вашем классе… — сказал он.

Я приподняла брови. Я решила дать ему выговориться.