Лариса Исарова - Война с аксиомой 

И тут я вспомнила об Андрее, Светкином рыцаре.

Они дружили с первого класса, жили в одном доме, и с этой почти классической дружбой давным-давно примирились и их родители, и ребята, и даже Мария Семеновна.

Андрей был ничем не замечателен, разве что своей преданностью Свете. И когда о нем говорили, то добавляли в виде пояснения:

— Андрей? Ну тот, Светкин.

Они сидели вместе в классе, ходили вместе в школу, и он нес ее чемоданчик.

И для нее не существовал никто другой, хотя на эту девочку поглядывали многие мальчики, даже старших классов.

Меня немного удивляла эта дружба, пока Света не дала мне прочесть стихи, очень лиричные, хотя и не очень талантливые, посвященные «темноглазой радости».

— Никто не знает, какая у него душа! — сказала она гордо. — Никто, кроме меня. Он обязательно будет поэтом. И великим. Вроде Маяковского. И все стихи мне будет посвящать. Мы так уговорились.

— Где Андрей? С патрульными? — спросила я девочек.

— Нет, он в школе, в радиорубке, за ним пошли.

Андрей отличался еще неплохими способностями по физике и был одним из главных организаторов школьного радиоузла.

Я услышала торопливый бег. По лестнице буквально скатился белый, много бледнее Светки, Андрей.

— Света! Кто это сделал?

Он так зло на нас посмотрел, словно подозревал во всем нас.

Она сжала губы. Видимо, сказывалась уже боль. Андрей лихорадочно обдергивал серую косоворотку под ремнем, которую носил навыпуск, как шестидесятники.

— Ничего, Рыбак узнает, Рыбак даст им жизни… — многозначительно протянул Дробот, такой миловидный и маленький, что его все в первую минуту принимали за переодетую девочку-пятиклассницу.

— Надо немедленно отвести ее в больницу, — сказала я, сменяя на лице Светы третий носовой платок. — Сейчас мы ее закутаем, и ты проводишь…

— А почему в больницу?.. — странным тоном протянул Андрей.

— Врачу ее показать. Может, и ничего страшного, но рентген сделают.

Андрей закусил губу и промямлил:

— Может, сейчас не стоит, попозже…

И сразу наступила тишина. И в этой тишине Андрей топтался на месте, вздрагивал, и на лбу его выступили капли пота.

— Скис? — присвистнул Дробот. — А еще поэт!

— Да нет, — сказал вдруг удивительно рассудительным тоном Андрей, — я о ней думаю. Она уже их разозлила… как бы чего не вышло.

Он выглядел как человек, наконец-то ощутивший под ногами твердую почву.

— А что, что может выйти? — возмутилась Майка.

— Ты ручаешься, что она снова не начнет огрызаться, злить их?

Андрей сделал шаг к Майке. Он говорил так, точно Светки здесь не было.

— А если ее опять ударят? Меня схватят, и она будет целиком в их власти… А ты знаешь, что может сделать шпана?

Он произнес слово «шпана» с ненавистью.

— Кто хоть это сделал? — спросила я.

Мне казалось, что Андрею просто надо дать минуту передышки, чтоб он оправился от ужаса за Светку, от растерянности.

— Какая разница! — Майка передернула плечом. — В милицию же не заявим…

— Конечно.

— Да это наши, соседские…

— А еще говорят, что своих шпана не трогает!

В устах моих девочек слово «шпана» звучало почти как профессия.

— Одевайся, Андрей! — сказала я решительно. — Быстрее!

— Та я ее отведу! — предложил Дробот, и девочки засмеялись: от него польза могла быть, как от цыпленка.

Андрей пошел к вешалке. Движения его были замедленные, точно связанные, а уши пламенели.

— Девочки, помогите Свете…

— Никто мне не нужен. Я и одна дойду.

— Вместе с Андреем.

— Нет, не вместе. С ним я не пойду.

— Но Светик… — Андрей порывисто оглянулся, надев только один рукав шубы.

Света придерживала платок у лица, пальцы ее были в крови, но глаза смотрели со спокойным вызовом.

— А, где наша не пропадала! — Майка притопнула, схватила ее под руку и повела к двери.

— Подождите! — сказала я.

Не чувствуя своих ног, без пальто, в состоянии полной растерянности я вышла из школы, открыла ворота и сразу оказалась в толпе возбужденных и неряшливых подростков.

Я напрасно оглядывалась. Взрослых прохожих не было. А я хотела им поручить проводить девочек.

На секунду и мне стало страшно. Подростков было много, и они явно чувствовали себя хозяевами улицы. Они могли оскорбить и меня. Для них ведь не было авторитетов, они уважали лишь силу, злую, жестокую силу.

И странное чувство охватило меня, когда я переводила глаза с одного полудетского лица на другое, изуродованное или развязной гримасой, или наигранным истерическим возбуждением, или дурацким чубом.

Чьи же эти мальчишки, которые уже два месяца мешали нам «проводить мероприятия»? Кто ими должен заниматься, когда мы возмущенно захлопываем перед ними двери? Наши ученики «чистые», а эти «нечистые» — так? Но когда началось размежевание, когда учителя перестали замечать стаи таких ничейных подростков, с сигаретами и бутылками в карманах?!

— Есть тут у вас главный? — спросила я.

— А в чем дело?

Всех растолкал вихрастый парень на костылях. Одна штанина у него была высоко подвернута, почти под бедро.

— Твой дружок искалечил мою ученицу…

— Та нет, это не наш, это с Плехановской, Севка, припадочный.

— Наших мальчиков сейчас в школе нет. Я не могу уйти, а ее с подругой надо отвести в больницу. Можно это вам поручить?

Они застыли. У одноногого даже рот приоткрылся. Он сверлил меня взглядом, пытаясь понять, где тут подвох? А я вдруг представила себе насмешливое лицо Марии Семеновны: ее вздетые высоко на лоб брови и сползшие на кончик носа очки; потом рядом с ней возникла ледяная Светлана Сергеевна…

— Ладно. Доверяете — порядок! Подайте сюда вашу красавицу!.. — сказал одноногий.

И мне вдруг понравилось его лицо: топорно вырубленное, красноватое, развязно гримасничающее. Может быть, из-за маленьких глаз. Они оставались застенчивыми, даже смущенными.

И мне вдруг захотелось, чтобы этот парень учился в моем классе.

Майка одела Свету, закутала ей лицо шарфом и вывела к воротам. Она подчинялась нам, как загипнотизированная.

— Когда отведешь, вернись сюда: я хочу знать, что врачи скажут, — попросила я одноногого.

— А эта Погремушка на что? — кивнул он на Майку.

— Ладно, ладно, Цыган, не заводись. — Майка подпрыгивала перед ним, как маленькая собачонка перед большой овчаркой. Они, видно, были давно знакомы.

— Свете с ней будет веселее, — сказала я.

Света молчала. Она строго смотрела прямо перед собой, сведя брови. Она не меняла этого выражения после своего столкновения с Андреем. Выражение отчужденной взрослой горечи.

— Та не пускают же в вашу школу… — сказал Цыган.

— Постучишь три раза. Я дежурных предупрежу.

Я вернулась в школу, в зал, а через полчаса начали собираться учащиеся. Вошла нарядная Светлана Сергеевна, и зазвучал традиционный вальс «Учительница первая моя», который она танцевала с мальчиками, как бы открывая бал…