Лариса Исарова - Война с аксиомой 

— Дневника я не видел, а вот психует Зайка потому, что влюбилась в Тольку-десятиклассника, а он смеется над ней…

Весь день мучило меня желание поехать к Зое. Но я боялась. Ну да, боялась самым позорным образом. Мы недолюбливали друг друга. Меня раздражали ее усмешки в ответ на мое любое замечание, невнимательность на уроках, взбалмошное поведение в классе (то безумно оживлена, то как в столбняке), особенно в последнее время. А она считала меня придирой и сухарем и бормотала эти титулы иногда себе под нос даже при мне. В общем, Лезгина действовала мне на нервы. Как же я приду к ней? Да еще не узнав, куда девался дневник.

В понедельник Зоя в школу не явилась. На мой вопрос Люба значительно сказала (ее грудной голос и манера внятно выговаривать каждое слово придавали любой фразе этой девочки особую весомость):

— Зайка говорит, что здесь она больше учиться не будет. Пусть даже дневник найдется… Его же прочтут…

— Она влюблена?

Люба улыбнулась. Так улыбаться умела только она. Улыбка пробежала по ее глазам, щекам, губам, на секунду осветив хорошенькое личико, и стерлась.

— Ты знаешь, что она писала в дневнике?

— Ну, наши дела…

Люба скромно опустила длиннющие черные ресницы над круглыми золотистыми глазами.

— Разное, Марина Владимировна. Но Зайка, кажется, была откровенна в дневнике. А с ней такое произошло…

Люба просто умирала от желания мне все рассказать, но я не хотела от нее узнавать Зоину тайну и не продолжала беседы, хотя взволновалась еще больше. От Зои можно ждать чего угодно. Она и школу способна бросить…

Уроки я провела отвратительно. Что-то спрашивала, задавала, а в голове вертелось одно: что произошло с Зоей?

После уроков ко мне подошли Рыбкин и Пузиков. Эта неразлучная пара невыносимо долго хмыкала и мялась.

— Ну, ребята?

— Ничего, Марина Владимировна! Мы со всеми поговорили. И с девятым «А». Больше в школе тогда никто не оставался.

— И у Зайки были, — добавил Валерка, глядя на кончики своих ботинок.

— Она лежит, в стенку смотрит, — уточнил Рыбкин.

Помолчали, потом Валерка раздумчиво сказал:

— Может, в милицию заявить?

— Ты еще собак вызови!

— А чего?

— А ничего! Что это, бумажник?

— Хуже…

Нет, мои ребята дневника не брали — это ясно. Я должна была сразу поверить. Но где же все-таки дневник?

— Хватит, ребята! Идите домой. Мне кажется, здесь какая-то ошибка.

Только поздно вечером села я за домашние сочинения своего класса. Обычная история. Все классы сдают их вовремя, а мой растягивает эту процедуру на неделю.

Я работала невнимательно, а потому медленно. Одну фразу перечитывала по три раза. Поминутно отвлекалась. Где же дневник?

Вдруг я открыла чью-то тетрадь и прочла:

« 5 сентября.

Что сегодня было! Даже не верится. Прямо сон…»

Что это? Зоин почерк? Дневник! Ну конечно, это же и есть злосчастный дневник! Но как он попал сюда.

Я вскочила и в смятении села опять. Как быть? Читать? Но есть ли у меня право? Посмотрела на часы: двенадцать часов! Трамваи еще два часа ходить будут. Поеду.

Зоя жила в новом доме, в центре. Лифтерша в пенсне оторвалась от книги, подозрительно начала допрашивать меня, куда я иду и зачем.

У Зои долго не открывали. Неужели я делаю глупость, врываясь в такое время к людям? Но вот дверь шевельнулась. Через цепочку на меня смотрела сама Зоя, осунувшаяся, как после тяжелой болезни. Она впустила меня и вежливо поздоровалась. Я молча протянула ей тетрадь. Девочка вздрогнула, глаза ее расширились… Но она нарочито равнодушно бросила дневник на столик в углу. Потом выжидательно посмотрела на меня…

— А ведь дневник твой лежал все время у меня, в твоей тетради. Ты его, вероятно, сдала вместе с сочинением.

Лицо Зои не прояснилось:

— Ну и как вам понравился мой дневник?

— Я его не читала.

Губы ее насмешливо дернулись: мол, меня не проведешь. Могли разве удержаться?

Одна из дверей в переднюю заскрипела. Выглянула мать Зои в халате.

— В чем дело? О, здравствуйте! Почему вы в передней стоите? Зайка!

— Мама, это мне дневник вернули, — ответила она, не спуская с меня угрюмого взгляда.

Еще секунду мы постояли. Потом я сказала, с трудом сдерживаясь:

— В общем, Лезгина, дневник я не читала. Так что в школу изволь ходить. Никто твоих тайн не знает.

В школу Зоя пришла. Сидела непривычно тихая. На переменках из класса не выходила, уткнувшись в какую-то книгу. Белый накрахмаленный воротничок подчеркивал желтизну ее лица.

Вечером она встретила меня у ворот школы, когда я возвращалась домой. Маленькая, тонущая в сером плюшевом пальто, сшитом на рост; тени бессонницы под глазами.

— Простите, я… — Она решительно тряхнула головой, словно подгоняя себя. — Знаете, я поняла. Вы бы не приехали сразу, ночью, если б хотели его читать. Да и вообще… Извините меня, но, понимаете, у меня все так скверно, так гадко. — Девочка на несколько секунд закрыла глаза, сгоняя слезы. — В общем, вот! — И она протянула знакомую мне тетрадь. — Прочтите мой дневник. Вам можно. Только… — она немного замялась, — там о вас кое-что неправильно. Можно было вырвать или зачеркнуть, но так нечестно, нехорошо, будто я чего боюсь…

И вот снова передо мной этот дневник.

Первая страница…

« 5 сентября.

Что сегодня было! Даже не верится. Прямо сон… Но лучше по порядку. После уроков ко мне подошел Толя Лисянский и сказал, что хочет со мной дружить, что я ему давно нравлюсь. Я так растерялась, что у меня в горле пересохло, и я ужасно хрипло разговаривала, как дифтеритик какой.

Ведь он мне еще с прошлого года запомнился, когда так язвительно-вежливо на собрании выступал. Даже иной раз мимо десятого класса проходила, чтоб на него посмотреть, хоть он некрасивый: длинный, волосы черные, топорщатся, как перья, и голову всегда то к одному плечу опускает, то к другому — ужасно высокомерен! Но глаза прищуренные, острые, такие умные, такие лукавые, будто все в тебе насквозь видят.

Он позвал меня в кино в воскресенье и попросил телефон. Ну, я согласилась. А теперь боюсь, девчонки начнут дразнить…

Рассказала маме, а она и говорит: «Какие-то у вас взгляды дурацкие. Что плохого, если мальчик с девочкой пойдут в кино? Да и вообще я бы на твоем месте меньше фантазировала, а больше за собой следила. Ты же будущая женщина, а можешь в мятом платье пойти, если я не выглажу. Стыдно!»

Сейчас она ушла к себе в техникум. Дома никого; я взяла зеркало. И что Толя во мне нашел? Хоть бы капельку была хорошенькая! Вот у Любы глаза как золотые ромашки, волосы бронзовые и вьются, и даже веснушки на ней — прямо украшение! А я ни рыба ни мясо. Пробовала только что косы сзади уложить, как у мамы, корзинкой. И не понимаю: лучше — нет? Ну их, удобнее, когда болтаются! До чего глупое занятие — в зеркало смотреть!