Лариса Исарова - Война с аксиомой 

А как быть с Толей? Но главное, согласится ли Зоя?

К моему удивлению, мне не пришлось ее уговаривать. Все приготовленные фразы о женской гордости и смелости, о том, что чувства не надо стыдиться, что Толе стоит дать урок, остались при мне. Зоя с какой-то отчаянной решимостью только сказала:

— Пускай! Читайте! Все равно мне теперь! Жалко только Валерку; его даже Рыбак дразнит: «Жених чужой невесты».

И вот на следующий день после уроков я задержала класс и попросила Рыбкина сходить в десятый за Толей Лисянским. Я ничего не отвечала на все расспросы, пока они не пришли. Тогда я сказала:

— Я оставила вас, чтобы прочесть вслух Зоин дневник. Решайте сами: позор ли то, что она пережила? И кого нужно презирать — ее или Толю?

Наступила такая тишина, как на экзамене, когда ребята ждут, чтоб им прочли темы сочинений. Лисянский сделал движение к двери, потом гордо тряхнул головой и сел на пустую первую парту.

Я читала дневник спокойно, медленно, лишь украдкой поглядывая на моих ребят, когда переворачивала страницы.

Увлеченные, они замерли в тех позах, в которых их застало чтение. Казалось, они даже дышали одновременно.

Зоя, бледная, с застывшим лицом, сидела не шевелясь.

Юра Дробот слушал с любопытством, как книжку. У Любы на лице по очереди сменялось удовольствие, высокомерие, а под конец детская обида («Я ведь как лучше хотела»). Таня сидела усердно-внимательная, будто сложный урок объясняли. Валерка и Рыбак придвинулись друг к другу, хотя второй день были в ссоре. Рыбкин морщил лоб, точно не просто слушал, а складывал все слова у себя в голове, как в коробок: он был тугодум. Зато Валерка!.. Я поразилась: так откровенно сияла в его взгляде мальчишеская беззаветная влюбленность!

Один Толя сидел с непроницаемым видом. Его длинные тонкие губы были крепко сжаты, взгляд прям и покоен. Лишь в конце он опустил глаза, задышал чаще, у него задергалась щека.

Я кончила читать.

— Ну вот, ребята! А теперь сами поговорите обо всем. Веди собрание, Рыбкин!

И ушла.

Я не знала, какое взыскание получу от Марии Семеновны за такой «воспитательный час». Я не знала, правильно ли поступила, дав им возможность поговорить самотеком, без моего дирижирования. Я не знала, к чему приведет мой педагогический эксперимент, в конце концов. И я очень волновалась…

Чтобы немного успокоиться, я пошла в учительскую и занялась писаниной: стала заполнять бесконечные графы нашего классного журнала.

Прошло два часа. Голоса моих учеников привлекли меня к окну. Из учительской был виден весь наш короткий переулок, заставленный с обеих сторон маленькими, пузатыми, как комоды, домиками и дощатыми заборами, похожими на штопку между ними.

Возбужденные ребята шли, как всегда, стайками. Я всмотрелась: где же Лисянский? Неужели ушел вслед за мной? И почему не видно Зои?

Потом я заметила его. Он стоял неподалеку от школы, без пальто. И его серая форма сливалась с забором. Осанка этого мальчишки была на редкость высокомерная. Он поглядывал на проходивших так, словно парад принимал.

Последними из школы вышли Зайка, Рыбкин и Валерка. Он нес ее портфель. А она, оживленная, порозовевшая, какой я ее давно не видела, размахивая рукой, о чем-то спорила с Рыбкиным.

Когда они поравнялись с Лисянским, он, мне показалось, окликнул девочку. Но она высоко подняла голову, взяла Рыбкина и Валерку под руки и прошла мимо, слегка одеревенев от напряжения.

Однажды я проснулась от нетерпеливого и настойчивого стука в окно. Жила я на первом этаже, и до стекла было несложно дотянуться. Я вскочила, стала всматриваться: к окну жались две фигуры: высокая и маленькая, почти детская, закутанная в большой платок.

Я накинула халат, пальто и выбежала на улицу. Возле моего дома стоял Виталий Оленев и незнакомая мне девочка.

— Добрый вечер! — сказал он своим красивым неустойчивым баском. — Мы ушли из дома и больше не вернемся. И вот хотим посоветоваться на прощание…

Я растерялась. Ну и заявление! Да еще ночью!

— Здрасте! — после паузы сказала голосом Рины Зеленой девочка. — Меня зовут Алла. Мы с Таликом любим друг друга и хотим уехать на целину…

— Ну, пошли ко мне. — Я мгновенно представила выхоленное лицо матери Виталия. Ее воздетые к небу руки. Ее холодный, с металлическим тембром голос…

Если этот мальчик был моей откровенной отрадой, моим единственным отличником, то его мама с первых дней знакомства стала для меня откровенным наказанием. Хотя и вызвала одновременно неслыханно страстную любовь в Марии Семеновне. Оленев учился в моем девятом классе полгода, учился блестяще. И хотя стоял в стороне от классных дел, не нажил себе ни одного врага. Мне казалось, что ребята ему молчаливо сочувствуют: выдержать его образцовую маму мог не всякий образцовый сын.

Мать его была вдовой крупного профессора, молодой вдовой, но вела себя невероятно строго и солидно. Она целиком посвятила жизнь сыну. Виталий учился в музыкальной школе. Он дома изучал три языка. Регулярно посещал плавательный бассейн, занимался в математическом кружке при университете, прекрасно рисовал и при этом начисто был лишен манерного индивидуализма — непременной специфики единственного балованного ребенка. Мать даже выработала в этом шестнадцатилетнем парне определенную самодисциплину. Мы знали, что режим дня у него подчинен точному расписанию. Знали, что свои великолепные костюмы он гладит и чистит сам. Да и рубахи стирает. А в одном из походов выяснилось еще, что Виталий прекрасный повар. Он пристыдил наших девочек: его кулеш по праву был признан лучшим.

И при всех этих талантах Оленев не вел себя зазнайкой, первым учеником. Он был очень скромный и хороший товарищ.

Его мама стала председателем родительского комитета школы. Она посещала уроки, она давала советы (и часто дельные) учителям. Она наладила тесную связь с детской комнатой милиции, и кое-кто из мальчишек ее боялся не меньше, чем Марию Семеновну. Родительские собрания в моем классе, по ее милости, превратились для меня в пытку. Нет, она меня не поучала, она была достаточно тактична и выдержанна. Она только комментировала мои выступления, детально рассказывая каждому родителю, чем славен его сын или дочь. Рассказывала, ничего не смягчая, хоть я предупреждала, что для некоторых ребят эти ее откровения кончаются побоями.

— Значит, надо будет этих родителей привлечь к ответственности, — говорила она, вытаскивая свой толстый блокнот. — Но скрывать проступки подростков непедагогично. И Мария Семеновна со мной полностью согласна.