Лариса Исарова - Война с аксиомой 

Оленева была очень полезна нашему классу. Она доставала билеты на коллективные посещения лучших премьер в театрах; она сообщала нам обо всех городских выставках; она помогала трудоустроить тех ребят, кто отсеивался по различным причинам из школы…

И вот эта мама панически боялась юношеской любви. Всякого упоминания этого слова, всякого намека. Потому что она разработала для своего сына твердую жизненную программу. И без улыбки однажды сказала:

— Виталий женится только после защиты кандидатской диссертации.

— А почему не после окончания университета?

— Семья — всегда обуза. Если не моральная, то материальная. А наука требует стопроцентной отдачи…

Могла ли она тогда предположить, представить на секунду, что ее кроткий сын так серьезно влюбится в шестнадцать лет?

Гости чинно разделись у меня в комнате и сели к столу, а я быстро заправила постель и пошла ставить чайник.

Когда я вернулась, Виталий сидел, точно замер, а Алла уже переворошила тетрадки на письменном столе, пробежала пальцами, как по клавишам, по корешкам книг на книжной полке и добралась до тумбочки, на которой у меня стояли духи и пудра.

— Ой, а духи у вас немодные! — сказала она пренебрежительно. — Сейчас «Красной Москвой» только бабушки душатся.

— Алла! — Тон Виталия был, как у любящей и терпеливой няни.

— А что я говорю?! Я правду говорю. Вот моей бабке отец всегда эти духи покупает…

— Сядь, бабка! — сказал Виталий ласково.

А ведь Виталий всегда был так выдержан, ровен и спокоен, что я чувствовала себя с ним неловко, я забывала его возраст… Я снова посмотрела на Аллу. Простоватенькая девчонка, и хоть бы искра интеллекта в лице! И вдруг мне стало обидно. Я даже посочувствовала его матери. Рядом с красивым, прекрасно воспитанным мальчиком, гармоничным и внешне и внутренне, эта девочка!

Волосы взбиты и, кажется, несколько дней не расчесывались, ресницы накрашены, а так как она недавно ревела — размазаны по щекам. На шее огромный стеклянный кулон, под рубин, на позолоченной цепи, а фигурка так мала и худа, что Алла напоминала цыпленка.

Но при одном взгляде на этого цыпленка Виталий терялся и даже глупел. Он явно смотрел на нее как на чудо природы, как на открытие мира, как на ожившую мечту.

Я поставила варенье, хлеб, сыр, но не успела я накрыть на стол, как Алла мгновенно сориентировалась: полезла в шкаф, где стояла у меня посуда. И все это ловко, быстро, даже пританцовывая, что-то напевая. А потом вытащила из вазы с цветами красную гвоздику и воткнула в свое «гнездо» на голове, с пулеметной скоростью стреляя глазами в Виталия.

— Ешьте, пейте и рассказывайте, — сказала я.

— А что рассказывать? Сидела я у него — я уже неделю у него сижу вечерами, — а тут его мамаша является. Наорала и стала выгонять меня, а он обиделся. Сказал: «Уйду вместе с ней!» А мамаша его такая здоровущая: его — в одну сторону, а меня так пихнула за дверь, что вот синяк даже на локте. Я и ох не сказала, как на лестнице очутилась. А потом слышу — у них крик в квартире, потом Талик выбежал прямо не в себе. Ну, мы и пошли тихонечко. Решили к моим родителям податься, а оказалось, она уже днем и там побывала. И чего наговорила — не знаю, только отец, как меня увидел, — за ремень. Ну, тут Талик на него, чуть не подрались…

И она захихикала.

— В общем, они нас тоже выгнали, — сказал он и тоже засмеялся.

Хотя, спрашивается, что во всем этом смешного?

— Мы погуляли, замерзли как собаки, тут он и говорит: «Пойдем к нашей учительнице, посоветуемся…»

Она скорчила немыслимую гримасу, веселую, лукавую, кокетливую и начала жевать. Он не отставал. Романтические переживания отнюдь не лишили эту парочку аппетита.

— И давно вы дружите? — спросила я.

— Целый месяц. — Она не давала вставить ему хоть слово. — Ой, мы так здорово познакомились, у кино. Я туда пришла с одним кавалером и поругалась. Больно надо с таким ходить! Воображает: если у него седьмой разряд, то прямо я тут умру от счастья. Ну, а Талик около кассы стоит, билетов ему не хватило. Я к нему подошла и позвала с собой. Мишка только рот открыл. Правда, я боялась немножко, что Мишка своих дружков подговорит и его после кино отлупят. Но Талик сказал, что он всякие приемчики знает…

Я невольно залюбовалась ею. Девчонка так и лучилась озорством, непосредственностью, в ее лице все играло — и глаза, и брови, и нос, она морщила его необыкновенно симпатично, и зубы блестели, великолепные зубы, как на вывеске дантиста. Виталий даже забывал жевать, пока она говорила.

— Но я все-таки пошла его провожать. Знаете, на всякий случай. При мне они бы не решились руками махать: они знают, что я, как кошка, вцеплюсь, всю рожу искровеню. Вот какие у меня когти!..

И она важно вытянула вперед крохотную руку с длинными грязноватыми, но накрашенными ногтями.

— А потом я сделала вид, что замерзла, и попросила, чтоб Талик меня чаем напоил. Завлек он меня с первого взгляда. Ну, а его мамаша вечерами на каких-то курсах, вроде повышения квалификации мамаш, занимается. Он меня и впустил…

Виталий усмехался чуть виновато, а она продолжала трещать, как заводная игрушка.

— А еще знаете чего я вам скажу? Ой и удивилась я, как к нему вошла! Квартирка как кино, и все заграничное. А он ничуть не воображает, только вежливый, прямо ужас. И ни разу меня не поцеловал. И не пробовал даже за весь вечер!

— А это что — обязательно целоваться в первый вечер? — спросила я, и она прямо зашлась от смеха.

— Ой, ну точно он! Он тоже так сказал, когда я его обсмеяла…

Она стала прихлебывать остывший чай, и тут Виталий, наконец дождавшись паузы, серьезно сказал:

— Вы не думайте, Марина Владимировна, она хорошая. Она и учится и работает, на шее родителей не сидит.

— Где же ты работаешь? — спросила я ее.

Но ответил уже он, прикрикнув на Аллу, как на маленькую:

— Ешь, ешь, и так один нос торчит… Она в детском саду работает няней, а учится в вечерней школе, в восьмом классе…

Виталий встал, вылил остывший чай Аллы, налил свежий и начал приготовлять и подсовывать ей бутерброды. Но остановить ее красноречие мог только голод. Когда же она наелась, фонтан словоизвержения забил с новой силой:

— Я с моей квалификацией нигде не пропаду: дети же у всех людей есть. Ну, если не в детский сад, так нянькой запросто возьмут, еще в ножки поклонятся. Так что мы проживем, вы не сомневайтесь! И без его мамаши обойдемся, и без моего папаши. Он у меня такой малохольный!

— А что он делает? — спросила я.

— Драпировщик. Подумаешь, фасон! А послушать его — ну, самая это разынтересная профессия. И как начнет рассказывать про старину да как раньше стены да потолки материей закрывали — хоть стой, хоть падай… А мачеха, та просто уши ватой заложит. Надоел он нам хуже телевизора.