Эдмунд Низюрский - Средство от Алкивиада

- Ладно, - сказал я устало, - открой им глаза. После очередного урока, когда ребята, как обычно, проводили Алкивиада, Засемпа опять созвал их в класс. Здесь, обрисовав в общих чертах широкую картину самоотверженного труда, затраченного на получение средства, он выразил сожаление, что братия не использует его как следует.

- Сегодня дежурили только Чарнецкий, Врубель, Ольшевский и Пацан, а отвечали еще Бем, Брухач, Саделко и Пендзель. Можешь ли ты сказать, Пендзель, с какой это радости ты вылез со своим ответом?

Пендзель смутился:

- Я? Ну, просто так… для спорта, а что - разве нельзя?

- Я не говорю, что нельзя, - закусил губу Засемпа, - но ведь на то и существует средство, чтобы мы на уроке могли заняться чем-нибудь другим. Неужели тебе больше нечем заняться и надо вмешиваться в дрейф? Я просто вам поражаюсь! Я спас вас от Алкивиада, а вы даже не умеете этим воспользоваться.

Воцарилась неприятная тишина. Все были обижены на Засемпу.

- А ты сам, - обратился к нему Пендзель. - А ты сам, Засемпа, что ты делал во время урока?

- Я ничего не делал, - гордо ответил Засемпа, - я отдыхал, порисовал немножко.

- Правильно, - сказал Пендзель, - ты рисовал. Только что ты рисовал?

- Что? Ну ничего…

- Нет. Я хорошо видел. Ты рисовал римских воинов.

- Я? Римских воинов? - смутился Засемпа.

- Да. Сначала ты рисовал римских воинов, а потом солдат - всех времен и народов. Со всеми подробностями. Потом ты спрятал эти листки в карман. Они и сейчас у тебя.

- Должно быть, я рисовал машинально…

- Вполне возможно, но римские воины - это история. И к тому же ты рисовал очень точно. А откуда ты знал? Ты, случайно, не зубришь?

- Рехнулся! - обозлился Засемпа.

В тот день у него окончательно испортилось настроение.

После уроков мы вместе возвращались домой.

- Знаешь, с Пендзелем дело обстоит в самом деле плохо, - сказал он обиженно. - Вчера я хотел прокатиться на моторе. Иду к Пендзелю. А его нет. Спрашиваю у брата, куда он делся. И знаешь, что он мне сказал? Оказывается, этот тип укатил в Плоцк готовить новый дрейф. Это уже слишком.

- Да, пожалуй, слишком, - сказал я.

- Они все заболели. У них слабая сопротивляемость организма. Шекспир должен был предупредить нас о возможности заразиться СОТА.

- Да. Средство это было не совсем безопасным, - вздохнул я. - Оно потребовало встреч с наслоениями веков, пребывания в душной атмосфере далекого прошлого. Отсюда и эти болезненные явления. Но не волнуйся, как только потеплеет и можно будет почаще выбираться на свежий воздух…

- Мы не можем дожидаться весны, - мрачно сказал Засемпа. - Боюсь, что это будет слишком поздно. Болезнь может оказаться неизлечимой…

- Не болтай глупостей. - Я пожал плечами. - Тем лучше для нас. Мы можем спокойно извлекать выгоды из этой болезни. Тебе и мне ведь это не угрожает. Мы-то ведь не заразились.

Засемпа поглядел на меня без доверия.

- А ты в этом уверен?

- Конечно! - И я громко рассмеялся.

- Мне что-то кажется, что ты насмехаешься, - сказал Засемпа.

- Это тебе только кажется. Пошли в бассейн!

Но пока что не могло быть и речи об извлечении выгоды. СОТА отнимало у нас все больше и больше времени. В такой переходный момент оно было нашим единственным утешением, нашей передышкой, убежищем. А период был действительно переломным. Как справедливо отметил Засемпа, педагоги не ограничились бесплодными комментариями и рассуждениями, а перешли в наступление.

Появлялись все новые признаки, свидетельствующие о том, что они переменили фронт.

Первый пробный шар запустил Фарфаля. На каком-то из своих уроков он, вместо того чтобы мучить воду электролизом, произнес целую речь о том, что будущее мира принадлежит химии. Только она способна в будущем решить проблему снабжения продуктами питания и одеждой новых миллиардов, которые пополнят ряды человечества. Он, например, говорил о том, что в будущем благодаря химии можно будет есть даже асфальт. Такими сенсационными тезисами он незаметно втянул нас в дискуссию. Мы не хотели выглядеть круглыми дураками и высказывали свое мнение. Фарфаля был восхищен.

Вскоре последовали другие, не менее поразительные шаги с его стороны. Оказалось, например, что мне за четверть по химии выставили тройку. Это было для меня совершенно неожиданно, ведь я же такое сотворил с аппаратом Киппа! Удивление мое, а одновременно и любопытство хроникера были столь велики, что я отважился спросить у Фарфаля о причинах столь необычного великодушия.

Фарфаля вернулся к вопросу об аппарате.

- Уничтожение аппарата Киппа, - сказал он, - было для всех нас большим ударом и потерей, однако я имею обыкновение принимать во внимание побуждения. Так вот, Чамчара, твои побуждения заставили меня глубоко задуматься.

- В самом деле, пан учитель?

- Ты тогда сказал, что тебе было интересно, что произойдет, если ты повернешь кран в другую сторону. Это убедило меня в том, что у тебя душа экспериментатора. И поэтому я счел необходимым поощрить твой научный интерес удовлетворительной оценкой.

- Спасибо, пан учитель. - Я уселся растроганный. Ведь и вправду, очень лестно узнать о себе что-то приятное, это так редко случается!

Из этих радостных размышлений меня, к сожалению, вырвал опять-таки голос Фарфали. Оказалось, что он еще не кончил.

- Удовлетворительная отметка, Мартин Чамчара, - продолжал он, - вещь совершенно недостаточная для истинного экспериментатора. Поэтому я надеюсь, что мы теперь поработаем для более высокой оценки.

- Спасибо, пан учитель, - сказал я, чувствуя, что слова застревают у меня в горле.

- Я буду следить за тобой. Я имею обыкновение окружать экспериментаторов особой заботой.

- Спасибо, пан учитель. - Это отозвалась только моя печальная душа, ибо пораженное такими перспективами тело мое обратилось в столб.

Вслед за ним активизировался и Дядя. Все началось с того, что он однажды во время урока накрыл Засемпу, шифрующего парной системой какое-то тайное сообщение.

Он взял у него из рук листок. Мы все замерли в ожидании скандала. И вдруг нахмуренные брови Дяди поползли вверх.

- Парная система Лейбница?! - воскликнул он. - Откуда ты ее знаешь?!

- Это из машин, пан учитель.

- Из каких машин?

- Это когда мы были на выставке космонавтики во Дворце культуры. Там мы видели электронные машины, которые производят вычисления полета. Так вот, они считают именно по этой системе.

Дядя, окончательно выбитый из колеи своим открытием, с минуту расхаживал, сопя, от окна к двери и даже пробовал производить какие-то манипуляции с зонтиком, что он делал только в случаях крайнего возбуждения. Наконец он вновь вскарабкался на кафедру и выразил свое огорчение по поводу того, что мы - разумные существа, во что он, правда, до этого не верил, - не пытаемся исследовать вечнозеленых садов математики.