Олег Шатков - Ни-чё себе!

— Игрушечный, — умиляется Яроша.

Крохотные домики старого города сливаются с подходящим вплотную к нему лесом. Даже собор, старая церковь — самая большая, наверное, не только в здешних местах, но и на Южном Урале, кажется отсюда веселой поделкой шутника-кукольника.

— А вон бабушкин дом, смотри, папа!

Я ничего не вижу. Белые кубики нового города кажутся мне похожими друг на друга. Кубик-дом, кубик-квартал теснят и обрывают извилистые цепочки деревянных домиков.

— Ого! Вот это самолеты!

Мимо нас проносятся огромные голубые стрекозы-сторожевики. Ярошка прыгает по камням, машет руками, стараясь схватить заманчиво зависший живой вертолет, но не получается, и вскоре, запыхавшийся садится рядом:

— Давай пить.

И я ощущаю, как дерет в горле. С легким хлопком срывается пробка. «На!» Сын делает жадный глоток и тут же сплевывает:

— Фу, гадость какая!

Пробую я и тоже выплевываю. Для лечения горла может и годится. Но для питья…

— Вот тебе и попили. — Улыбка на моем лице явно натянутая. Внизу раскинулась огромная чаша верхнего озера. — Сюда с рюкзаком идти надо, а мы с тобой — с бутылкой отравы. Пошли скорей обратно, а то иссохнем.

— Подожди, — Яроша вскакивает на камень и осматривается. На запад уходят бесконечные гряды лесистых гор. — Папа, давай туда сходим.

— Сходим, сынок, обязательно сходим. Вырастай только скорей из своих штанишек…

Обратно мы спускаемся тропинкой, исхоженной тысячами ног не одного поколения окрестных жителей. Гора здесь не так крута, однако ноги сами бегут, торопятся.

— Осторожней, Ярошка, на дерево не налети!

— Не налечу-у-у!

Вот и низина. Пить! До озера далековато. Надо что-то поблизости искать. Неужто совсем воды нет?

— Папа, вода!

Так, наверное, кричат моряки, полгода не видавшие землю и потерявшие всякую надежду ее увидеть. Сын стоит около небольшой истоптанной коровами лужицы. Вода проточная — из лужицы вытекает тоненькая струйка.

— Молодец!

— А пить можно? — Яроша с надеждой смотрит на меня. — Лужа.

Осторожно, стараясь не задевать дна, опускаю бутылку в прохладную воду. Бутылка булькает, сначала звонко, потом все глуше и глуше. Травинка на дне под бутылкой превращается в бревно — дистиллированная вода. Отхлебываю:

— Пей.

Ярошка припадает к бутылке. Прозрачные струйки текут по подбородку, животу. Он отрывается от горлышка, умиленно жмурится — «сладкая», и снова припадает к нему. Я не выдерживаю, опираюсь на руки и тычусь лицом в середину лужицы. Необыкновенная вода. И в самом деле сладкая. Скашиваю глаз — Яроша распластался неподалеку. Рядом валяется пустая бутылка…

День на исходе. Обратно идем не спеша. Не спеша дожевываем зачерствевший уже хлеб. Вот и озеро.

— Яроша, пить хочешь?

— Не. «И почему люди, когда у них много всего, не хотят этого всего?» Я приотстал. Усилившийся ветерок пузырит Ярошкину рубашонку. Сын что-то мурлычет. Длинная сухая ветка, которую он зачем-то тащит за собой, чертит на пыльной дороге замысловатую кривую. Торопятся вперед наши тени. Уставшее солнце спускается в горы, в те самые таинственные зеленые горы, куда мы обязательно пойдем с сыном, когда он вырастет из своих коротеньких штанишек.

Ромка пришел из школы возбужденный. Стоял теплый солнечный сентябрь, занятия в школе только начались, еще не успели наскучить, и жизнь опять представляла собой нечто упругое, звонкое и веселое.

— Пап! — с порога крикнул он. — А нам сочинение задали.

— Во как! — удивился я. — Год только начался и уже сочинение писать?

— Да не писать, а рассказывать. У нас устное сочинение.

А я и не знал. Во втором классе, оказывается, сочиняют устно.

— Устное, так устное. О чем же рассказывать собираешься?

— Как о чем? — Ромка недоуменно смотрит на меня. — Конечно, о Калдах. Как я тонул! Вот! — и по лицу сына ползет торжествующая улыбка.

— Ах, да. Как тонул. А может, как щуку на дорожку вытянули?

— Да нет. Ты что, папка?

— А что? Или как за земляникой ходили, перепелку спугнули?

— Смеешься, да?

Ромка шмыгает мимо меня к своему столу, таща по полу пузатый ранец.

— Что делать будешь?

— Я же сказал: сочинение задали.

— Так устное же.

— А я буду писать эти… Ну как их? Ну те, которые короткие?

— Тезисы, что ли? — помогаю я.

— Ага, — кивает сын. — Нам так учительница задала.

Перед ним уже лежит новенькая глянцевая тетрадка.

— А помнишь, молнией сосну рубануло? Пополам. Может?..

— Не-е, — Ромка энергично трясет головой. — Как я тонул.

Все правильно. Мальчишка должен ценить «мужские» события.

Ромка сидит, склонив голову набок, прикусив язык. Загорелые, отвыкшие за лето держать ручку пальцы, что-то старательно выводят в тетрадке. Он пишет, а я тоже вспоминаю тот день.

…Калды. Июль не очень жаркий, но и не холодный Просто пасмурно, небо в дымке. Мы — я, Ромка и Ярошка — проводим наш отпуск на базе отдыха. В пятницу вечером приехало много «двухдневников». Приехал и моторист лодки — Володя.

— Завтра кататься на лыжах будем, — хмуро объявил он, выйдя на крыльцо своей дачки.

Однако его тон никого не смутил. Все знают — Володя ярый воднолыжник, а говорить хмурым голосом о веселых в общем-то вещах — это в его манере. Народ энергичнее засуетился, а мальчишки быстрее засновали между дачками, обсуждая волнующее сообщение: для кого катание на лыжах, а для кого — на моторке…

— Пап! У моторки двигатель или мотор? — прерывает мои воспоминания Ромка.

— А ты сам как думаешь?

— Я думаю, мотор.

— Почему?

— Потому что — моторка.

— Правильно думаешь.

Ромка снова углубляется в сочинение. Вот он уже и до мотора дошел. С мотором, и правда, в то утро повозиться пришлось — старенький. На песчаный мысок, расположенный за оградой пляжа, собрались уже самые отчаянные любители поспать, а лодку со сгорбившейся на корме фигурой Володи относило все дальше и дальше от берега. Не было уже слышно чихания и пришлепываний потрепанного «Вихря», чертыханий его хозяина. Потерявшие надежду взрослые растянулись на песке и не один раз перевернулись с боку на бок. Лишь мальчишки вглядывались в озеро и отчаянно «болели». Наконец, раздался вопль десятка глоток: «Ура! Завелся!» К берегу, взрывая белые буруны, мчалась ожившая моторка. С ее кормы хмуро глядел на мир Володя…

— Папа? — снова окликнул меня Ромка.

— Что?

— А как?.. Ладно, не надо. Я понял, — отмахивается он рукой.

Но я уже подошел. Ну и почерк: иероглифы.

— Ну, папка, не смотри, — Ромка закрывает писанину ладошкой.