Олег Шатков - Ни-чё себе!

— Тс-т, тише, — говорю я и показываю на бабочек.

Ребята замирают.

— Ниче себе! — по лицу Ромки ползет глуповатая улыбка.

— Махаоны! — Ярошка останавливается у двери и забывает закрыть рот. — Экземпляры! Откуда две-то? — приходит он в себя.

Я пожимаю плечами. Бабочки продолжают шевелить усиками.

— Разговаривают, — умиляется Ромка.

— Красота-то какая! — слышу шепот Наташи.

— Мама, а их две, — объясняет Ромка.

— Откуда вторая взялась?

— Может, из куколки вывелась?

— Ну, две туда не поместятся, смотри, какая куколка и какие бабочки.

— А может, одна прилетела откуда? — высказывает догадку Наташа.

Мы смотрим в окно — форточка открыта.

— Может, и прилетела, — соглашаюсь я и вспоминаю, как читал где-то, что бабочки могут каким-то образом находить друг друга на огромных расстояниях.

Мы с уважением рассматриваем бабочек и удивляемся, что живут рядом с нами на свете такие необычные существа. За много километров одна бабочка предупреждает другую: я родилась, и та срывается, летит через поля, леса, через этот огромный, прокаленный солнцем, душный чужой город, пропахшие пылью и бензином улицы, летит, находит дом, окно и свою избранницу вот на этой книжной полке.

Между тем одна из бабочек взмахивает крыльями и мягко планирует на подоконник. За ней следует другая.

— Улетят, — спокойно говорит Яроша и улыбается.

— Улетят, — Ромка смотрит на меня.

— Улетят, — соглашаюсь я и в свою очередь смотрю на стоящую у окна Наташу…

Скрипит створка. Городской шум врывается в комнату. Мы ждем. Бабочки, словно прислушиваясь к чему-то, медленно движутся по подоконнику. Вот и раскрытый проем. Легкий сквозняк шевелит их крылья. Через мгновенье они срываются с окна, и, кружась одна возле другой в порывистом веселом танце, устремляются вверх.

— Ура! — кричит Ромка.

— Ура-а! — подхватывает Ярошка.

Счастливого пути, наши несостоявшиеся экземпляры!

Я вижу сон: рябь зеленоватой воды, на ней мерно покачивается поплавок. Вдруг что-то живое и резвое уводит поплавок вглубь. Его белый колпачок, удаляясь, зеленеет, пока не сливается с глубиной. В следующий миг поплавок снова покачивается на поверхности. И так много раз. Хороший сон. Клюет. Только вот никто не попадается. В который раз расходятся вокруг поплавка круги, он исчезает, и я (наконец-то!) ощущаю резкий рывок — крупная попалась. Напрягаюсь, тащу, чувствую следующий рывок, рябь воды затуманивается, поплавок исчезает, и я просыпаюсь.

— Пап, а пап! Ну папа! Проснись же!

Разлепляю глаза. Вижу около кровати силуэт сына. Сын отчаянно трясет мое плечо.

— Чего тебе? — недовольно сиплю я. Такую рыбалку сорвал.

— Я пошел. Открой дверь.

— Куда пошел?

— Куда-куда! Рыбачить.

Окончательно стряхиваю с себя сон, сажусь на кровати. Ярошка одет. Куртка наглухо застегнута на все пуговицы. Капюшон надвинут на глаза. На ногах сына сапоги.

— Ты куда это собрался?

— Я же сказал, на рыбалку.

Нащупываю на табуретке часы, зажигаю спички — пять минут четвертого.

— С ума сошел?

В шепот сына вплетаются яростные свистящие нотки.

— Ты что, забыл? Сам сегодня обещал рыбачить.

— Так сегодня только началось! Ночь же еще.

— Какая ночь? Какая ночь? Солнце скоро взойдет.

Скорое солнце и даже рассвет можно разглядеть только при ярошкином воображении. Обрываю яростные причитания:

— Тише! Ромку разбудишь.

Рядом на кровати посапывает Ромка. Не хватало еще, чтобы он напросился рыбачить. А Ярошку я вчера и в самом деле обещал отпустить пораньше рыбачить. Правда, я не ожидал, что это «рано» произойдет в три часа ночи. Ну, ничего, рыбак испытанный пусть попробует и в такую рань. Бреду к двери, чертыхаюсь с замком; щелчок — ив комнату нашей дачки врывается предрассветный шепот деревьев вместе с дурманящим запахом лесных и озерных испарений.

— Иди. Будешь переходить на плотик, сапоги сними — начерпаешь. Да осторожней…

Но Яроша уже далеко. В одной руке длинное удилище, в другой — трехлитровый бидон. В бидоне позвякивает банка с червями. Видимо, сын надеется на крупную рыбалку. Ни пуха!..

Снова ложусь. Редко-редко что-то хрустнет за дощатой стенкой домика. Иногда по крыше вдруг кто песочком быстро посыплет. Это пробегает мелкая пичужка — завтракает осевшими за ночь на крышу мошками. Под редкие предутренние шорохи я засыпаю.

…Просыпаюсь неожиданно. В комнате уже светло. Ромка спит. Яроши нет — зарыбачился сын. Должно быть, клев хороший. Надо пойти посмотреть. Накидываю штормовку и выхожу. Лес стоит умытый и радостный. Солнце уже сушит его верхушку. Птицы давно проснулись и с деловым писком шныряют между деревьями и дачными домиками. Около крыльца тоненькая черная колеблющаяся дорожка — идут на работу муравьи. Утро в разгаре, но пустынно. Впереди меня лишь две торопливые фигуры в брезентовых плащах, в руках — удочки, весла. Переругиваются, ищут виноватого. Проспали горе-рыбаки. Кто же в седьмом часу на рыбалку ходит?!

Вот и озеро, тихое, гладкое, как только что залитый каток. Там и сям застыли черные семечки лодок. Пахнет свежевыстиранным бельем — целую ночь озеро жулькало свои волны и теперь гладко расстелило сушиться. Резкие крики вспарывают тишину. Над камышами снуют чайки. Там наш плотик. Вчера целый день его мастерили. Весенние ветры прибили к камышам доски и бревна, из них мы и соорудили небольшой настил, а на нем поставили для удобства скамейку.

Над камышами торчит удилище.

— Яроша.

Молчание.

— Ярошка!

Никто не отвечает. Только чайки снуют, кричат. Я засучиваю брюки, вступаю в парную воду, огибаю камыши и останавливаюсь: на узенькой скамеечке, подобрав коленки под себя, лежит Ярошка — спит. Обильная роса смочила курточку, а скамейка сухая — давно спит. Осторожно забираюсь на плотик. Мерно поплескивает вода. Под такую музыку немудрено уснуть. В бидоне пусто. Банка с червями — на боку, и ее обитатели своим ходом отправляются на корм рыбам. Подымаю удилище, оно выгибается, леска туго уходит под плотик, и из воды, вибрируя, теряя зелень, устремляется к поверхности поплавок. Еще мгновение — и вот уже весело бьется, трепещется в воздухе крупный окунек.

— Ярошка!

По лицу сына проходит мимолетное напряжение и исчезает. Спит Ярошка и не подозревает, как удачно закончился мой сон.

На гору мы собрались неожиданно для себя. Гуляли с сыном по городу. Думали, день понадобится, чтобы осмотреть домишки, улочки и заводи моего детства, а хватило и часа.