Владимир Плющев - Владукас

— По-моему, с выводами торопиться не следует: здесь могут оказаться и однофамильцы или разночтения — не Расткаускас, а Рядзянскас, что по-русски означает Петр Ростовский.

— Да, конечно, — быстро согласился я, пряча серую папку в дорожный портфель. — Это могут быть и однофамильцы, чем черт не шутит!.. Но проверять мне уже некогда, надо возвращаться в Москву, так как срок моей командировки на исходе. Хотелось бы только посмотреть изнутри школу. Как она сейчас выглядит? Наверное, там все изменилось, — любезно обратился я к Каваляускасу.

— Можно, можно!.. Пожалуйста! — заторопился Йонас, обрадовавшись, что разговор перешел на другую тему. — У меня с собой ключи…

Гости дружно поднялись из-за стола и в сопровождении хозяина направились в школу.

С трепетом и волнением вошел я в знакомый с детства класс, где во время войны учились литовские ребятишки. Он показался мне каким-то неуютным, убогим и тесным, хотя все в нем было по-прежнему: голубые окна, черные парты, голландская печь, облицованная кафельными плитами. Вот здесь, в правом углу, возле двери, выходящей к лесу, лежал раненый партизан дядя Коля, за которым я ухаживал. А вот за этой партой сидела девочка с белыми косичками Стася Минкуте, просившая панялю учительницу принять меня в школу. Как жаль, что она навсегда ушла из моей жизни!..

— Неужели здесь все так же учатся? — спросил я, ни к кому не обращаясь.

— Да, но строится уже новая школа, — ответил Йонас.

Я подошел к знакомому простенку между окнами, выходившими в сад, задумчиво остановился и вдруг нарочито громко воскликнул:

— А вот здесь висел портрет Гитлера! Не знаете ли вы, Йонас, что с ним потом было? Куда вы его девали, когда пришла Советская Армия?

Йонас сердито затопал ногами:

— Вот так!.. Вот так!.. Изорвали и растоптали!..

— А вы ничего не заметили в этом портрете, когда снимали его со стены? — остановил я его, сдерживая волнение.

Каваляускасы переглянулись между собой, замялись.

— Вспомните, пожалуйста, — искренне попросил я. — Для меня это очень важно.

Стасис и Вацлав смотрели на нас в недоумении.

— Пожалуйста, — снова попросил я.

Более смелой оказалась Зося.

— Да, заметили, Владукас, — откровенно призналась она и опасливо посмотрела на мужа. — Этот портрет был уже раньше кем-то разорван, а потом склеен…

Йонас опустил голову.

У меня перехватило дыхание:

— И что же вы подумали?

— О, думали многое, но до сих пор не знаем, кто это сделал. Ни паняля учительница, ни ее ученики не могли разорвать «Гитлера» и потом так старательно и умело склеить его из мелких кусочков.

— Так это же сделал я! — непроизвольно вырвался у меня ликующий крик, и я, смеясь, ударил себя кулаком в выпяченную грудь.

Все с удивлением уставились на меня, ожидая интересного рассказа, и я рассказал, как было дело, раскрыл им еще одну тайну тридцатилетней давности. Рассказал им, как сложилась моя судьба после войны, о своих детях Алеше и Наташе, которые сейчас в таком же возрасте, каким был я, когда жил у Каваляускасов, показал им их фотографии.

— Копия Владукас, — заметила Зося, рассматривая фотографию Алеши.

Мы расстались друзьями. Добрая Зося, как бывало и раньше, засуетилась перед дорогой и вскоре сунула в мой портфель бумажный сверток:

— Это для твоих деток гостинец, — сказала она.

Каваляускасы проводили нас до автобуса.

В бумажном свертке оказалась добротная домашняя колбаса и копченое сало, напомнившее мне то, которое я принес когда-то с собой в Шяуляйскую каторжную тюрьму…

Из Гильвичай мы возвратились усталые, покрытые дорожной пылью и перегруженные впечатлениями. Вышли из автобуса и стали совещаться, как распланировать дальнейшее время.

— В первую очередь надо умыться с дороги и отдохнуть, — предложил Стасис. — Поэтому идемте к нам: моя Стася ждет Владукаса.

— А почему не к нам? — возразил Вацлав. — Мой папа тоже ждет Владукаса: им надо о многом еще поговорить.

Пришлось вмешаться мне в эти разногласия:

— Ни то, ни другое, — сказал я. — Вы идите по домам, а я похожу еще по городу, повспоминаю. Ночевать приду к Стасису, как обещал. А завтра опять встретимся у Волковаса.

На том и порешили.

Мне захотелось взглянуть на Шяуляйскую каторжную тюрьму. Хотелось сопоставить свои впечатления детства с тем, что увижу сейчас. Я без особого труда нашел этот неприступный, зловещий замок средневекового типа, охваченный кольцом крепостной стены. Входом в тюрьму были железные ворота с маленьким квадратным оконцем. Они остались такими же, как прежде, только размером, казалось, стали поменьше. Мой усталый, но возбужденный мозг уже трезво не оценивал обстановки. Я подошел к тюрьме и постучал в квадратное окошко, как к себе домой. Оно моментально открылось, и в нем показался черный ус.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я как можно вежливее, — к кому мне обратиться с просьбой?

— С какой просьбой? — удивленно шевельнулся ус.

Меня понесло:

— Видите ли, я когда-то сидел в вашей тюрьме, в так называемой камере малолетних преступников. Теперь мне захотелось посмотреть эту камеру. Будьте любезны, впустите меня… Черный ус застыл в неподвижности, словно примерз к окну от моих слов. Охранник наверняка принял меня за сумасшедшего и, чтобы отвязаться, сказал:

— Приходите завтра. Сейчас нет начальства.

И окошко захлопнулось прямо перед моим носом.

Я сокрушенно вздохнул и стал бродить возле тюрьмы, пока не стемнело. За мной, кажется, уже начали наблюдать какие-то люди. Чтобы избежать приключений, связанных с задержкой и выяснением личности, я решил заблаговременно уйти к Янулисам и завтра утром повторить визит в тюрьму. Стасис и Стася поджидали меня. Когда я пришел к ним, они ни о чем не стали расспрашивать меня, накормили и уложили спать на мягкую перину в отдельной комнате.

А утром проснулся бодрым, свежим, обуреваемый энергией для дальнейшего путешествия по следам детства.

Итак, в первую очередь мы со Стасисом решили навестить тюрьму, куда меня вчера не пустили.

Пришли. Постучали в квадратное окошко. Перед нами с подозрительной беспрепятственностью открылась дверь, впустила нас и тут же закрылась за нами. Оказывается, о моем вчерашнем визите было уже известно тюремному начальству, и сегодня оно решило проверить, что ж это за сумасшедший, которому захотелось снова в тюрьму.

Меня попросили предъявить документы. Я показал командировочное удостоверение и паспорт. Не поверили им. Повели на второй этаж служебного отделения к самому начальнику тюрьмы.

В большом кабинете за большим столом сидел грузный человек в полковничьих погонах. Он долго вертел в руках мои документы и наконец спросил: