Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

— Вот что, тетя Хана, раньше чем через две недели не сможем отдать деньги за квартиру. Что за спешка? Столько лет живем. Отдадим.

— А мне что делать? Один не платит, другой запаздывает. За перья, что драли, я засчитала. Как только получать свое, так не дождешься!

— Перебиваемся с хлеба на редьку, — вступает в разговор мама и заискивающе добавляет: — Если б ваша добрая воля, дали б нам еще какую-нибудь работу. Перья, стирка, побелка, мешки таскать. Все, что есть. Мы можем делать все.

Хозяйка глядит секунду на маму и потом задумывается. Она опускает свой тяжелый подбородок на грудь. Маленькими светлыми глазками исподлобья сверлит маму.

— Ну что ж, это можно. Конечно, если разобраться, то мне не очень-то и нужно. Я могу и обойтись… Но вы же знаете мое доброе сердце.

Соня не поднимает на хозяйку глаз, а мама в такт кивает головой.

— Могу взять девчонку. Пусть вам легче будет. Ведь Ронечка приезжает с мужем и ребеночком.

— Ронечка? — продолжает заискивать мама. — Как идет время! Кто бы мог подумать, что у Ронечки уже ребенок. Недавно сама бегала под столом. Она всегда была писаной красавицей. А сколько же ребенку, пошли ему господи сто двадцать лет?

— Шестой месяц. Что за ребенок! Это портрет. Мы старимся, а молодые растут… Так есть у вас такая девчонка, Бейля?

— Упаси бог! Пусть мои враги не дождутся, чтоб я своих детей отдавала в прислуги!

— Ей-богу, вы чудачка, Бейля! Что значит в прислуги? Есть у меня кухарка, прислуга. Ведь это же для вас добро делаю. Нет — так нет. Только денег ждать я не могу.

Она делает вид, что собирается подняться.

— Могла бы Броха пойти, смотря какая работа.

Соня нерешительно и тревожно смотрит на маму.

Мама колеблется. Затем зовут Броху. Она моет на кухне посуду и входит с полотенцем и тарелкой в руках. У нее веселые озорные глаза. Соня объясняет, и она, краснея, переводит глаза на хозяйку. Хозяйка оживляется.

— Какая работа? — Она сбрасывает шаль, кладет руки на живот и продолжает скороговоркой: — Встанешь, например, часов в шесть. Помыла крыльцо, сядь себе посиди. Постирала ночные пеленки, почистила самовар — сядь-посиди! Поставь самовар, помоги на кухне. И опять-таки никто в шею не гонит. Сядь-посиди. Тут, с божьей помощью, встает ребенок. Надо вам знать, что это за ребенок! Ронечку знаете? Так мальчик — вылитая она. А на кого Ронечка похожа? На меня. Весь город говорит, что мальчик будет такой же красавец. Так дальше. Пока взрослые кушают, понянчишь ребенка. Отдала мальчика — помой полы. Надо знать, какие полы! Это же зеркало. Помыла — сядь-посиди. Закачай ребенка и помоги почистить овощи на обед. А потом оседаешь. Это не какой-нибудь там обед. Вкуснота, красота. А вы говорите — работа? И это работа? Я вас спрашиваю. После обеда тоже кое-что найдется. Живые люди, то да се. А в общем — пустяки, ерунда, не о чем даже говорить…

— А сколько вы посчитаете за такое «посидение»? — спрашивает Соня.

— Вы задолжали восемь рублей. Так пусть четыре месяца побудет.

— Нельзя ей четыре месяца: она устраивается в мастерскую. Хотите, пусть за три месяца отработает долг. — И, взглянув на померкшее лицо Брохи, полные надежды глаза матери, неожиданно заканчивает, поворачиваясь ко мне. — Но не Броха, а вот Юдася.

У меня от испуга гулко стучит сердце.

Мама протестующе качает головой, но Соня, глядя на нее, быстро говорит:

— Работа, мама, действительно простая. Юдася справится. До школы и побудет.

Мама обращает ко мне виноватое лицо.

Хозяйка недовольно поворачивается и, раздумывая, тоже смотрит на меня.

— Вы не смотрите, что она младше и такая худая. Она сильная. Справится, — быстро говорит Соня, избегая моего испуганного взгляда.

— Ну, что ты, Соня, Юдася еще сама ребенок, — говорит мама. — Да я бы не хотела ее отдавать…

— Я тоже так думаю, — подхватывает охотно хозяйка. — Броха больше подходит.

Соня как будто не слышит ничего.

— Так вот, — говорит она, — хотите? Пусть идет девчонка. Ей двенадцать лет, — добавляет она мне два года и выразительным взглядом призывает маму молчать.

Мне страшно, и какая-то неясная горечь комком сжимает сердце.

— Знаете мое доброе сердце и пользуетесь, — говорит хозяйка, поднимаясь. — Ладно, пусть приходит. Посмотрим…

И вот я с мамой иду в дом хозяйки отрабатывать долг. Несмотря на внутреннюю тревогу, я иду гордо, задаюсь перед сестрами. Теперь меня никто оттуда не выгонит. Это не то, что у Гордонши. Я там буду работать.

Но по мере того как мы приближаемся к дому хозяйки, ноги у меня деревянеют, а сердце бьется где-то у самого горла.

Заходим в кухню. Плита белая и блестящая, как зеркало. У плиты стоит кухарка тетя Циля, тоже в чем-то белом, и на голове белый платочек. Тонкая, как жердь, она при виде меня всплескивает руками о белый передник:

— Это помощницу, что ли, привели? Такую манюню? Тут же ад, преисподняя, вертеп, — кричит кухарка и вдруг останавливается и бросается к испуганной маме: — Садитесь, вот табуретка, что вы стоите? В ногах правды нет. И не трепещите так. Пусть поживет. В обиду не дам. Пусть попробует. Чтоб им добра не было! Целый день жрут, как будто нанялись. Не бойтесь, я ее откормлю. А то она заморыш. Долго ли до беды! Идите и не беспокойтесь. А ты, девчонка, возьми вот морковку, стань над этим тазом и поскреби ее. Знаешь как? Вот я тебе сейчас покажу…

Так я вхожу в этот дом. Я еще не видела хозяев, хозяйских комнат. Но кухня тоже очень хорошая комната. Мне тут легко: чисти себе морковку.

Я уже забыла, сколько времени я чищу ее. И, может быть, хватит, а я все чищу и чищу. Мне нравится желто-красное чистое тельце морковки, и у меня их уже целая гора. И какая хорошая эта тетя Циля.

— Откуда ты взялась на мою голову? — прерывает мои думы кухарка резким воплем. — Посмотрите, что эта раззява делает. Вы что-нибудь понимаете? — обращается она к немым блестящим кастрюлям, висящим вокруг шкафа с посудой. — Начистить целое ведро моркови. Почему ты не спросила, дурья твоя голова?

Я молчу.

— Я боялась, — наконец отвечаю я, запинаясь.

— Она боялась. А куда я теперь это дену? — И вдруг с самой высокой ноты переходит на мирную: — Впрочем, ладно. Брошу в мясо и сделаю икру. Стоит волноваться!

Я медленно успокаиваюсь. Тетя Циля сует мне большую вымытую морковку.

— Кушай, как сахар.

Я не успеваю проглотить первого кусочка, как открывается дверь и входит Ронечка. Это среднего роста женщина с полным лицом и большими зубами. На ней что-то яркое, развевающееся. Но я боюсь разглядывать одежду и опускаю голову.

— Каша Бореньке готова? Нет? Народу тут хватает, а каши до сих пор нет, — недовольно поглядывает она на меня.

— Бог с вами, Ронечка. Ко времени будет. Еще есть пятнадцать минут. А насчет девочки, так она только-только вошла.