Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Наконец Фроим появляется. В черном шелковом картузе он важно спускается с крыльца.

— Какой болячки ему не хватает? — спрашивает кузнец у служки.

— Сон приснился — пришел растолковать.

— Я так и знал. У богачей нет грехов: они всегда от бога откупятся.

Подходит наша очередь идти к цадику.

По узкой мягкой, как вата, дорожке мы входим в полуосвещенную комнату. Высокий старик с седой бородой в шелковом халате сидит над большой толстой книгой и что-то бормочет.

Он поднимается и знаком подзывает к себе маму. Она робко делает несколько шагов. Цадик с неожиданностью, от которой я вздрагиваю, вскидывает руки над головой мамы и кричит глухим, хриплым голосом:

— У тебя много детей, одиннадцать!

— Правда, ребе, правда, — шепчет мама.

— Я вижу твой дом: два окошка на восток, два на запад.

Мать утвердительно кивает головой. Я смотрю цадику в лицо: «Где же это он видит наш дом?»

Его неподвижный взгляд направлен на разрисованный потолок. Цадик, не опуская рук и раскачиваясь всем телом, выкрикивает молитву дребезжащим голосом. Будто удары по железному листу. Верно, тяжело держать руки так долго. Надо попробовать. Я поднимаю руки и пытаюсь также раскачиваться. Мама больно дергает меня за волосы. Я останавливаюсь, но рук не опускаю. Цадик с обезьяньей быстротой оборачивается к маме.

— Правильно дочку замуж отдала. Как бог велит. А другие дети…

Снова воздев руки к небу, он что-то быстро кричит. У меня ползут мурашки по телу. Долго говорит цадик с богом. Наконец, с воплем он тяжело плюхается на стул. Спустя немного, он поднимается и снова трясет руками над головой матери:

— Гремят кандалы на ногах твоего сына. Он против бога и царя. Крамольника поразил гнев божий и месть его! Пусть несет заслуженную кару!

Волнами ходит шелковый халат, и ходуном ходит борода цадика.

Мама решительно надвигает платок на лоб и направляется к двери.

Цадик еще что-то визжит маме вслед. Но на самой высокой ноте я прерываю его:

— А лимон надо откусывать?

Дома Соня успокаивает маму:

— Ничего он не знает, неужели ты не поняла? Ему о каждом служка рассказывает до того, как ты входишь. Жаль, что деньги ему носите.

Мама спохватывается:

— Я забыла ему деньги отдать.

Видно, что ей это досадно. Затем она рассказывает о лимоне.

Все смеются.

У нас есть маленькие щенки. Такие пузатенькие собачьи дети. Я и Гися держим под крыльцом пару щенков. Один — рыженький с белым пятнышком на голове, а другой — сплошь черненький. Одного мы называет Рыжиком, а другого Чернышом.

Рыжик все время жалобно визжит. Не потому, что он голодный. Полное блюдце супа вылакает и все равно плачет. У Рыжика болит животик. А как его лечить, когда под крыльцом темно? Даже не видно, кто плачет — Рыжик или Черныш.

Хорошо еще, что у нас есть спички и тоненькие сухие щепки. Когда щепки разгораются и делается светло, мы прикладываем Рыжику компресс из мокрой тряпки и бумаги. Рыжик не понимает пользы и еще громче плачет.

Чтоб не обжечься о наш костер, Рыжик и Черныш заползают в дальний угол.

Сразу видно, какие умные собачки.

Если б не сестра Соня, мы бы вырастили настоящих овчарок, как у пана Деревянко.

Она нас выгнала вместе со щенками из-под крыльца. Залила водой наш огонек и еще шлепков понадавала.

— Пожар устроите! — кричит она.

Как будто мы не знаем, что толстые бревна не горят. Горят тоненькие щепочки.

Все взрослые почему-то боятся огня. А дети — нет.

Мама прячет спички от нас. А у нас есть свой коробок, и мы прячем за папиной фотографией от нее.

Вскоре случается настоящий пожар, и совсем не по нашей вине.

Дни стоят жаркие, сухие.

В один из вечеров собирается гроза. Флигель стонет от ветра и дрожит от грома.

Чтоб не было страшно, я спрашиваю у мамы:

— Кто это гремит?

— Илья Пророк стрелы бросает.

Темнота за окном делается густой и плотной. Вдруг оконные переплеты озаряются какими-то зловещими трепетно-багровыми отблесками.

Что-то близкое затрещало.

— Пожар, пожар! — крикнула мама.

Мы выбежали на улицу. Только даром промокли. Наш дом не горел. От молнии загорелся дом раввина на нашей улице.

Все старшие убежали тушить пожар. Мама осталась дома, чтоб дети не испугались.

Прибегает Соня:

— Цадик говорит, что такой огонь послан богом и тушить можно только кислым молоком. Смех, ей-богу! Тащат молоко со всех сторон.

От Сони пахнет гарью.

— Молоком? Кислым? Кто б мог подумать! — поражается мама. — А чего ты смеешься? Кому же знать, как не цадику, как тушить такой огонь. Да он и сам живет в этом доме. Спасут. Бог не допустит…

Соня уже не смеется. Она сурово говорит:

— Идиотская выдумка! Водой еще можно бы залить, а то кислым молоком… Нет, чтоб известить слободу. У них пожарные бочки, снаряжение.

Она снова убегает.

Треск пылающих бревен приближается. Нарастает гул пожара.

Стук в дверь.

— Есть у вас кислое молоко?

— Бог с вами, откуда?

Через несколько минут снова стук.

— Кислое молоко есть?

И еще несколько раз слышался крик: «Кислое молоко! Несите скорее кислое молоко!»

Пожар надвигается.

Мама начинает складывать вещи в простыню и завязывать узлы.

Пожар настолько близко, что по нашему полу струятся желтые пятна.

Вваливается задыхающаяся от быстрого бега Злата. Лицо ее черно от копоти, волосы выбились из-под платка.

— Куда вы собрались? Вижу, вы ничего не знаете. Теперь, слава всевышнему, конец огню. Раввин открыл амвон, и цадик свитком святой торы преградил дорогу пожару. Только посмотреть — душа переворачивается. Стоит на крыше и протягивает к огню свиток. Вы бы послушали, как он взывает к богу. Старики плачут, глядя на него, как малые дети.

Вбегает Геня еще с какой-то девушкой.

— Мы за ведрами. Соня послала. Слободские рабочие привезли бочку, пожарную кишку и взялись за дело как следует. А Соня поставила всех цепочкой, чтоб из реки подавали ведрами воду.

Злата кипятится:

— Ну и дуры! Безбожники! И Соня ваша дура. Это же против божеских законов и святых обычаев.

— Какие обычаи, тетя Злата! Дом раввина сгорел, огонь перебросился дальше…

Мы выходим на улицу, выносим узлы. Я несу деревянное корыто.

И сразу обмираю от страха. Яркая игра огня ослепляет меня. По стенам горящего дома вьются красные ленты. Сквозь огонь и облако дыма видны белые молочные пятна. Пламя воет и трещит. Оглушающие крики людей: «Рубите крышу!», «Сюда несите воду!», «Несите лестницу!», «Скорее, скорее!»

Рядом стоит группа мужчин и смотрит вверх. Появляется кузнец Меер. Лицо у него освещено огнем и кажется бронзовым. На голове блестит что-то железное. Он обращается к группе людей, стоящих без движения: