Юлия Шифрина - Я — хорошая девочка

Я понимаю, что произошло что-то очень значительное. Но что такое гарнитур?

Я сгораю от любопытства, но никак не могу выяснить.

Взрослые на нашей улице только и делают, что спрашивают друг у друга: «Какого цвета гарнитур? Уже привезли его домой?»

Соседка Злата не может ни одну минуту усидеть дома. Она все пристает к маме, хотя той некогда.

— Не могу понять, — говорит она, — как это Иосиф Гордон, такой богатый жених, один сын, получил согласие матери жениться на Лее. Я ничего не говорю. Упаси бог! Пусть тот добра не видит, кто завидует вашим детям. Но хотела бы знать, как это получается?

— Что здесь такого? — взрывается обидой мама. — Вы, упаси бог, еще не ослепли? Что, разве, по-вашему, Лея нехороша? Человек влюбился в нее. Он единственный мужчина в доме. И вы хотите, чтоб мать ему в чем-нибудь отказала?

Злата защищается, и снова кипятится мама.

А мне смешно. Ну как можно влюбиться в Лею? Обязательно толкнет, шлепнет, выгонит. И всегда кричит…

Так вот, завтра мадам Гордон и ее сын Иосиф придут к нам в гости.

Скоблят полы, сушат перекрашенные платья. Заглядываю в большую комнату, приготовленную для гостей. Что там творится! Висят красивые занавески, принесенные соседкой. Но больше всего прихожу в изумление от черного ящика с ручкой и большой трубой небесного цвета. Это граммофон. Лея покрутила ручку, и ящик запел дребезжащим человеческим голосом.

Но мама кричит, чтоб все ушли и прекратили музыку: «Чужая вещь, не надо без дела трогать».

Но я не хочу уходить и прячусь за дверь. Когда комната пустеет, я с взволнованным лицом припадаю к холоду таинственного ящика и с недоверием заглядываю в жерло голубой трубы.

Перед самым приходом гостей выясняется большая неприятность: меня и Гисю не во что обуть, и наши выкрашенные платья не высохли. Нас отправляют к Златиным детям.

Я в глубоких маминых галошах на босую ногу перехожу липкий от осенней слякоти дворик. Я не сильно огорчаюсь. Со Златиными детьми тоже неплохо поиграть. Мальчик Лейбеле старше меня, девочка Алта — младше.

Лейбеле и Алте никто не рассказывал прекрасных сказок, которые я давно представляю в лицах.

Снимаю тулуп с гвоздя, выворачиваю его наизнанку и надеваю на Лейбеле. Он волк и ползает на четвереньках. Маленькая Алта не понимает и плачет. Я поднимаю тулуп и показываю, что это Лейбеле. Алта смеется, но снова ползет к ней Лейбеле — и снова плачет Алта. Я — Красная Шапочка. Мне бы во что-нибудь красивое одеться. А у Златы ничего нет. Я бегу домой. Через темный двор проскальзываю в переднюю. На вешалке много вещей. Вдруг в переднюю выходит мадам Гордон. Широкое лицо, рыжий парик. Платье шуршит. С ней — наша квартирная хозяйка, которую мама пригласила, чтоб показать — вот какие у нас гости.

Высокая ростом хозяйка подобострастно наклоняется:

— Вам нехорошо стало, мадам Гордон?

— Сердце щемит, — отвечает, сильно картавя, мадам и печальным шепотом добавляет: — Никто не видит, когда давит мозоль.

А я стою в темноте, под одеждой. Вот как? У мадам Гордон есть мозоль!

Из комнаты выглядывает обеспокоенная мама: что с мадам Гордон?

Вскоре все уходят и я остаюсь одна. Я подскакиваю к вешалке и что-то тяну. Прямо на меня скользит платок. В полутемной передней он мелькает радугой. И я радостно хватаю его.

И снова перед моей публикой, закутанная в яркое, скользкое чудо, представляю поочередно то Золушку, то Царевну-Лягушку. Дети Златы тоже хотят хоть на немного надеть платок и побыть Красной Шапочкой. Слыханное ли дело? Но все же я укрываю всех, и мы сидим, пока над нами не раздается страшный вопль Златы.

— Я так и знала! Бедная Бейля! Как жить с такой разбойницей?

У нас в доме все вверх дном. В середине большой комнаты мадам Гордон, держась обеими руками за голову, закатывает глаза: «Злыдни, воры! Куда я попала!» Возле нее мама, с несчастным видом протягивает ей платок. Руки у нее трясутся.

Увидев меня, Лея бросается мне навстречу:

— Ей-богу, я убью ее!

Но Иосиф, сын богачки Гордон, спасает мне жизнь: он перехватывает Лею на бегу, отводит ее в сторону.

— Извините, что недоглядела, — говорит мама.

— Вы нас извините, — говорит Иосиф, — что из-за такой чепухи подняли переполох. Ребенок поигрался, что ей за это следует? — И он гневно взглянул на мать. — Был малышом, во что только не рядился. Мама, ты разве забыла?

Уже свадьба Леи прошла, а я до сих пор не знаю, что такое гарнитур.

— Ну, побеги, посмотри. И навестишь Лею! Надо же хоть раз тебе посмотреть, — говорит мама.

Она причесывает мои непокорные волосы, надевает на меня немного длинноватое платье, жакетку со старших и совсем целые ботинки.

— Нечего ей там делать, — вмешивается Соня. — Пусть не ходит.

— Почему это не ходит? Никто ее там не обидит.

— Не потому. Рива — богачка и на нас, знаешь, как смотрит?

Но я все-таки иду. Вот каменный дом. В открытую калитку я вижу двор, обсаженный деревьями и нарядную, как кружево, террасу. Я заранее улыбаюсь во весь рот. Сейчас меня увидит Лея и скажет: «А, гостья!..»

Я вхожу во двор.

— Я так и знала, что теперь житья не будет от этих голодранцев, — встречает меня резкий голос мадам Гордон. — А ну, марш отсюда!

И я очутилась на улице. Лея догоняет:

— Что тебе? Зачем ты пришла? Возьми маковку.

— Подавись ты своей маковкой, — на всю улицу кричу я с громким плачем.

Дома меня ни о чем не спрашивают. Меня не замечают. Все заняты крупным разговором. Слышится голос отца:

— Для меня ясно, его надо в гимназию. С такой головой бросать учение!

Я понимаю, что он говорит о брате Хаиме. Мне интересно, и я с любопытством придвигаюсь к разговаривающим.

Соня отвечает что-то несуразное:

— Он может провалиться на экзамене. Сильно хромает по грамматике.

Что она говорит? Никогда не видела, чтоб Хаим хромал!

— Как это хромает? — не верит папа тоже. — А ну, где он? Хаим, Хаим!

Хаим появляется худой, взъерошенный. Он пружинисто подходит к отцу. Я внимательно слежу за каждым его шагом. Какая-то чепуха! Сейчас Соня сама увидит. Но она даже не смотрит.

Разговаривает Хаим ломким баском на чистом русском языке.

— А-а, это ерунда! У меня всегда неприятности с твердым и мягким знаками. Поэтому тройка. Но дело не в этом…

Отец перебивает его:

— Тебе что, не все равно? Поставь мягко, где они хотят, к чему это упрямство?

Хаим улыбается.

— Ты не понимаешь, папа. Если я даже выдержу экзамен, то могу не попасть. Процентная норма!

Отец смотрит на маму.

— Слыхала? Что значит проценты? Для чего они, к чему они и кто их боится? Пойдем вечером к господину Иоффе. Такой богач поможет. Когда я у них работал, меня кормили так, что я чуть не лопнул.

— Он же еврей, — робко возражает мама. — Так чем он может помочь?