Гариф Губай - Дочь бакенщика

— Когда только вы, проклятые, грабить перестанете? — подхватил ее слова старик в камзоле поверх белой льняной рубахи, с белыми же, как лен, волосами. — Когда?! С японцами воевали — нас грабили! С германцем воевали — нас грабили. Теперь опять мы должны вас кормить? Мучители! Верните нам наше добро, проклятые! Верните!

Худое, стянутое кожей лицо старика покрылось испариной. Он смахнул пот пальцами и продолжал кричать.

Немного в стороне от толпы шла старуха. Вся сморщенная, она еле передвигала ноги. Руки у нее тряслись. С потрескавшихся губ слетали одни и те же слова:

— Внучку… внучку мою… отдайте! Не трогайте ее! Дом до последнего колышка унесите. Нищенствовать буду. Только верните внучку. Верните мою внученьку…

Старуха выжидала, смотрела вокруг с надеждой, не заступится ли кто за ее внучку. А внучка — самая юная и пригожая из трех девушек — все оборачивалась к своей бабушке и причитала:

— Бабушка, миленькая… Увозят меня, бабушка!

Девушка ничего больше не успела сказать. Их всех погнали, подталкивая прикладами, к пароходу. Старуха в отчаянии бросилась за ними, но тут же повалилась на землю.

Солдаты сложили на берегу награбленное имущество и стали оттеснять толпу, пуская в ход приклады.

Снизу, с парохода, поднимались еще солдаты… И толпа невольно начала отступать.

Мэрдан отпустил руку Ильсеяр и потянул за полы двух проходивших мимо них мужиков. Оба они были очень возбуждены и, как видно, пытались удержать людей от отступления.

— Чу!.. Слушайте! Это я, — сказал Мэрдан, притянув их к себе под дерево. — Так ничего, кроме кровопролития, у вас не выйдет. Связаться бы вам с каенсарским кузнецом Гаязом. Нет, он должен быть в Малиновке. Верхового туда пошлите. Соберитесь, потолкуйте. По-моему, сейчас надо поднимать народ и вооружаться кто чем может. И соседние деревни тоже. А об остальном потом договоримся… Только действуйте осторожно…

Мужики внимательно выслушали Мэрдана и, видимо, согласившись с ним, кивнули головами и вскоре смешались с толпой. Мэрдан повернулся к Ильсеяр.

— Зайдем-ка, дочка, домой…

Мэрдан впустил Ильсеяр в будку, а сам задержался в сенях и сквозь щели меж досок еще раз осмотрел все вокруг. Потом вошел в будку. Постоял у окна.

— Доченька, дело у меня есть к тебе, — сказал он, наконец, глядя прямо в глаза Ильсеяр. — Надо тебе сейчас же в лес пойти. К дедушке-гостю... Я сам было попробовал, да ничего не вышло: солдаты за мной следят.

Ильсеяр вздрогнула. Мэрдан начал ее успокаивать:

— А ты будь смелее, дочка. Придется уж сказать тебе… Ведь дедушка-гость — партизан. Командир партизанский. Костин его фамилия. Товарищи, которые встречали его в лесу, тоже партизаны. Они, как и красноармейцы, за бедняков борются.

Заметив солдат, проходивших мимо будки, Мэрдан стал спиной к окну, заслонив его широкими плечами.

— Иди… Расскажи дяде Костину все, что видела. Четыреста, скажи, солдат, восемь пулеметов, две пушки. Не забудешь? Еще передай, что крестьяне придут на подмогу. Иди, дочка, торопись.

Ильсеяр все еще не могла успокоиться. Не предстоящая встреча с дедушкой-гостем пугала ее, а серьезность поручения отца, важность тайны, которую он ей доверил. Она молча смотрела на отца широко раскрытыми глазами. Мэрдан, которому нелегко было в такой обстановке отпускать от себя маленькую дочь, старался не показывать своего волнения. Он улыбнулся Ильсеяр и, подхватив, поднял под самый потолок.

— Ну, доченька, о чем же ты задумалась?

Ильсеяр не ответила. Мэрдан опустил ее на пол, погладил по мягким волосам.

— Не бойся, смотри веселее!

Чтобы не выдать отцу своего смятения. Ильсеяр, опустив глаза, смотрела под ноги.

— Я… не боюсь, папа, я сейчас…

— Вот и хорошо… Иди, счастливого пути тебе. В руки возьми лукошко. Если встретятся солдаты или кто да начнут расспрашивать, скажешь, что идешь в лес по грибы. Самое главное, сохраняй спокойствие, не робей. Но смотри поторапливайся. Опоздаешь немного — и упустим пароход.

Ильсеяр вышла из дому, заранее обдумывая, что она скажет партизанам, как поведет себя, если встретит кого по дороге.

Жара начинала спадать.

Народ возвращался в свою разграбленную деревню. Люди теперь уже не спешили, а едва брели, низко опустив головы. Издали казалось, их деревня осталась такой же, как и была: на железном куполе чуть покривившегося минарета мечети, на медном его полумесяце играли блики солнца; пронизанные солнцем улицы, приземистые, крытые соломой ветхие избы и дома поприглядней под тесовыми или железными крышами, — вся деревня как бы погрузилась в тихий покой.

На берегу два солдата возились с овцой, той самой, которую они приволокли из деревни. Третий, в белом колпаке, тут же точил о камень нож с широкой, как у топора, плашкой.

У самой реки, над обрывом, Ильсеяр увидела лошадь, запряженную в тарантас. В тарантасе сидел средних лет мужчина. Это был лавочник из Кзыл-Яра. Сам он всегда ездил из деревни в деревню, торговал красным товаром, а в лавке за него сидели жена или дочка. Дочка была старше Ильсеяр и очень любила важничать и ломаться. То меняла ленты в волосах, а то напяливала на голову шляпку с розовым бантом. На улицу она выходила, набив рот и карманы ландрином. Попросит у нее какая девочка ландрину, она сначала заставит ее кусочек глины проглотить, а потом уж дает весь обсосанный ландрин. Тьфу!..

Ильсеяр ненавидела не только дочку, но и самого лавочника. Это он, когда ее отец, Мэрдан, пошел к нему соль покупать, ругал его при народе на чем свет стоит, упрекал, что безбожник он, что даже в большие праздники в мечеть не ходит, и выгнал из лавки…

Сейчас кзыл-ярский лавочник вылез из тарантаса и, сняв шапку, униженно кланялся одноглазому полковнику, поднимавшемуся на обрыв.

— Доброго здоровья, господин полковник, — проговорил он почтительно.

— С кем имею честь? — лениво процедил полковник.

Тот подобострастно приложил руки к груди:

— Лавочник я из той деревни, где побывали в гостях ваши солдаты, Галлям-хаджи, Галлям Хангильдин. Просим прощения за беспокойство. Услыхали о вашем прибытии и поспешили лицезреть вас. И привезли маленький подарочек.

Он вытащил из обоих своих вместительных карманов пачки денег, протянул полковнику:

— Уважаемые люди округи просили передать вам это с глубочайшим почтением.

Открытый глаз полковника блеснул на мгновение, губы чуть раздвинулись в улыбке. Он обеими руками принял деньги, кивнул головой:

— Благодарю.

— Вас благодарим, господин полковник, — сказал Галлям-хаджи и, порывшись под козлами тарантаса, вытащил из свеженакошенной травы две запечатанных четверти водки.

— А это, чтоб красных покрепче били… Хи-хи-хи…