Гариф Губай - Дочь бакенщика

В эту минуту до уха Ильсеяр донеслось нежное журчание воды. То, конечно, был ее любимый родник. Ильсеяр постоянно следила за ним. Чтобы тварь какая не замутила воду — обнесла его оградой из березовых жердочек. Чтобы не было голо вокруг — обложила родник дерном. А дорожку к нему всегда посыпала песком. Ильсеяр вспомнила, как, наигравшись с Актушем, прибегала к роднику и тянула губами прохладную воду. Она даже облизнулась: эх, до чего же вкусна и студена родниковая вода…

Из трубы будки вился дымок. У Ильсеяр от усталости и дремоты щипало в глазах, но она упорно и долго смотрела в ту сторону.

« Дед с вечера хлеб ставил, видно, печет уже », — подумала она.

От мысли о пышных горячих караваях, о крупной рассыпчатой картошке, дымящейся в большом чугуне, у нее защекотало в горле. Вот дедушка отрезает Ильсеяр мягкий ломоть хлеба. А картошку она сама достает из чугуна… Ильсеяр зачмокала губами, глотнула слюну. Она уже с трудом раскрывала глаза. Чтобы не заснуть до возвращения Костина, она приседала и снова поднималась. Ведь надо было следить: вдруг случится что-нибудь, и она не заметит, а потом дядя Костин еще будет недоволен ею. Но все равно сон сморил ее. Он всячески подступал к Ильсеяр: то вызывал зевоту, то вовсе смыкал ей глаза и, наконец, победил.

И тут вокруг Ильсеяр стали происходить непонятные вещи. Невесть откуда появились двуглавые люди и еще какие-то чудища… Оскалившись в смехе, уставился на нее рыжебородый офицер с парохода и вдруг нахмурился и кольнул Ильсеяр штыком прямо в лоб. Она схватилась за штык и… чуть не сорвалась с дерева. Одна ее нога уже соскользнула с толстого сука, а лоб зудел от укуса комара.

Под дубом что-то зашуршало. Ильсеяр потерла кулачками глаза, глянула вниз. Оттуда на дерево взбирались Костин и еще кто-то, кажется Уметбаев.

— Ну, о чем будет рапортовать наблюдатель? — спросил Костин.

Ильсеяр не поняла ни к кому относится вопрос, ни самого вопроса. Костин, довольный, смотрел на заслонившие полнеба черные тучи.

— Замечательно, замечательно, — повторял он. — Тучи-то черные, что деготь. Хоть под самый нос к врагу ползи, не заметит. Здорово, черт возьми! Ну, Ильсеяр, мир тут не перевернулся еще?

— Ты все разговариваешь как-то…

— Ох, сразу и обиделась… Ничего не случилось тут?

— Нет, дядя Костин.

— Ладно. Ну-ка, взгляни под тот телеграфный столб…

— Гляжу…

— Видишь?

— Что?

— Посмотри внимательней.

— Да не видно ничего, дядя Костин!

— Хорошо… Теперь посмотри вон на тот холм.

— Ну.

— Что там есть?

— Тоже ничего нет, дядя Костин.

— Хорошо… А как под тем кустарником на берегу?

— Ой, что ты все спрашиваешь? И там нет ничего.

— В том-то и дело, что есть, Ильсеяр, голубушка! Там люди, наши люди. Они ползут, как мы с тобой давеча ползли. Поняла? Только они закутались в зеленые холсты, замаскировались, понимаешь?

— Ой, дядя Костин! — От восхищения Ильсеяр даже притопнула ногой.

— То-то…

— Что они там будут делать?

— Скоро увидишь.

— А как скоро?

— Потерпи немного. Что там за огни, Ильсеяр?

— Это в Ташкисаре, в ограбленной деревне.

Костин промолчал. Протянул бинокль Уметбаеву.

— Наблюдай как следует, товарищ Уметбаев!

— Есть наблюдать как следует!

Черные, немного узкие в разрезе глаза Уметбаева сосредоточенно смотрели вперед.

Через несколько минут он шепнул:

— Четвертый и седьмой номера у цели, товарищ командир.

— Хорошо. А отряд?

— Отряд еще в сорока — сорока пяти саженях позади нас.

— Это тоже хорошо.

— Солдат возле будки осматривается, почуял, видно…

— Вот это плохо.

— Взялся за винтовку.

— Ах, черт…

— Третий номер добрался.

— А как второй?

— Замер, товарищ командир. Его, кажется, заметили.

— Очень плохо.

— Нет, ползет.

— Дай! — Командир взял в руки бинокль и весь отдался наблюдению.

— Ага, ага… Готовься, джигит.

Уметбаев откашлялся, перелез на толстый сук с более открытой стороны дуба. Вытянул голову вперед.

— Начинай!

« Чу!.. Что такое?.. »

Ильсеяр, не веря своим глазам, смотрела на Уметбаева, потом перевела взгляд на Костина. Но странно, командир все высматривал что-то возле будки, не обращая никакого внимания на молодого партизана, который заливался соловьем.

Ильсеяр приходилось и раньше слышать подражание пенью соловья. Но тогда сразу чувствовалось, что поет не соловей. А этот совсем, ну совсем настоящий… Ильсеяр, напрягая зрение, вглядывалась в губы партизана и не замечала ни свистульки, ничего. Губы были просто слегка выпячены, как у человека, посвистывающего от удовольствия. И щелкает, да так красиво щелкает. Подумать только!..

Ильсеяр стояла завороженная « соловьиным » пением. Она уже не думала ни о горячем, только что выпеченном хлебе, ни о своем студеном роднике. Она размышляла лишь о том, как бы подружиться с молодым партизаном, заполучить его к себе в гости и научиться щелкать по-соловьиному.

Командир отряда рывком схватил Уметбаева за руку.

— Довольно.

Соловьиная трель оборвалась. Командир опустил бинокль и облегченно вздохнул. Сказал шепотом:

— Чисто, чисто работают! Молодцы! — Он спрыгнул на землю. — Пошли!

Ильсеяр спрыгнула и тут же легла на землю. Командир, нагнувшись, ласково коснулся ее плеча.

— Вставай, — сказал он, улыбаясь. — Теперь до самой будки можешь идти и песни распевать. Часовых уже нет.

Ильсеяр ничего не поняла.

— Куда же они делись?

Вынув из кармана белый платок, командир взмахнул им, и отряд, который выжидал, прижавшись к земле, саженях в пятнадцати — двадцати от дуба, поднялся и пошел к ним широким полукругом.

— За мной, — приказал Костин партизанам и пошел, ведя с собой Ильсеяр, к будке.

Недалеко от будки их встретил Мэрдан. Держа в одной руке прикрытый старым казакином фонарь, другой, свободной, он крепко прижал к себе дочь. Поздоровавшись с командиром, Мэрдан сообщил ему:

— Поднялись четыре деревни. Народ собрался в трех верстах отсюда у Сазлы-куля. По сигналу подойдут.

— Сколько человек?

— Около четырехсот.

— Прекрасно, прекрасно. А как у них с оружием?

— С оружием плоховато... Вы сами понимаете, какое у них оружие, вилы да топоры.

— Ну ничего. Дать сигнал!

Мэрдан повернулся спиной к пароходу и сдернул с фонаря казакин. Голубоватый свет осветил на несколько секунд окрестность и погас.

— Дядя Шахи, Ивашин, Хасан! Идите навстречу своим землякам, — сказал командир и приказал залечь придвигавшемуся к будке отряду.

Сам вместе с Мэрданом вошел в будку. Ильсеяр же пошла осматривать посты белых.

Часовые все лежали на земле. Руки у них были связаны, у кого рот заткнут его собственной скомканной фуражкой, у кого забит травой. Возле каждого стоял с винтовкой или с наганом партизан.