Гариф Губай - Дочь бакенщика

Однажды утром, когда заря едва обозначилась на горизонте, Ильсеяр и дед Бикмуш проснулись от яростного лая Актуша.

— Ильсеяр!

— Дедушка!

Ильсеяр прислушалась.

— Дедушка... Может, опять шпионы ходят?! — с тревогой в голосе спросила она.

— Не знаю, — так же тревожно ответил дед Бикмуш.

Он осторожно подошел к окну и, присев на корточки, глянул из-под занавески. Ильсеяр тоже подкралась за ним.

Недалеко от будки виднелся какой-то мужчина. Актуш с лаем наступал на него, норовя половчее схватить его. А человек все вертелся, отбивался от пса.

Кто бы он ни был, деду пришлось подать голос. Он распахнул окно и, высунув голову, позвал Актуша. Пес неохотно отошел от пришельца. Тот бросился к окну:

— Мэрдан-абы!

— Нет его.

— Это ты, дед Бикмуш?

— Я… А ты кто будешь?

Вдруг Ильсеяр потянула деда за рукав.

— Это ж партизан! Тот самый, который соловьем свистит! Он, он, дедушка! — взволнованно проговорила девочка и побежала отворять дверь. — Заходи, заходи, Джумагул-абы!

Уметбаев был крайне изможден. Это было видно уже по тому, как он вошел и, сразу повалившись на сундук, попросил пить.

Ильсеяр обрадовалась ему совсем как маленькая. Еще бы не радоваться, она научится у него свистеть по-соловьиному!..

А для деда Бикмуша его появление здесь было страшнее, чем приход «рыбаков». Даже не порасспросив Уметбаева о здоровье, он сообщил ему, как опасно для него оставаться у них в доме.

Уметбаев поспешил успокоить:

— Им не до твоей будки теперь, дед. Дня через два…

— Э, нет, сынок. Отдохни малость и перебирайся в нашу нижнюю горницу.

— Неужели вы под таким подозрением?

— Вот именно. Но об этом после. Тебя никто не заметил?

— Никто…

Дед Бикмуш успокоился немного и, одевшись, сел напротив Уметбаева, зажег свою неизменную трубку.

— Давай скидывай тужурку, устраивайся поудобнее.

Вот ведь оно как… И тебя довелось повидать. Возмужал, что ли, ты немного?..

Уметбаев улыбнулся.

— Ну, как там партизаны, сынок?

— Кто живой — тот ничего, дед.

— Стало быть, и погибшие есть?

— Война, дедушка, без жертв не бывает.

— Не бывает… А как сам товарищ Костин?

— Жив-здоров.

— Слава богу. Скажи-ка, тот офицер, который к вам присоединился…

— Редько? Храбрый как лев, дедушка. Мы думали, что он только и умеет на солдат покрикивать во время боя… Ан нет!..

— Смотри-ка!..

— Помнишь, говорил, докажу в первом же бою?..

— Ну?

— И доказал. Мы в тот же день, как уехали отсюда, прорвались через фронт белых и присоединились к красному батальону. А наутро уже пошли в бой. Вот в этом самом бою… Ох и лютый!..

— Скажи ты, а?!

— Прямо смотреть страшно. Так и крошит штыком. Крикнет: « За матушку-родину! » — и вперед… Поранило там его. Костин сказывал, что после госпиталя не пустит его в бой. Пусть, говорит, учит нас военному делу, в штабе работает.

— И то верно.

— Ну, а что потом, я уже не знаю. Послал меня командир в дальнюю разведку, в город ваш… А там схватили меня белые. Только я скоро убежал… Во время допроса из окна выпрыгнул.

— Постой, постой! — перебил его дед Бикмуш. — Это не тебя ли мы там видели?..

— Ты через забор перелез и двух казаков убил! Ну конечно, ты! — радостно заявила Ильсеяр.

— Казаков-то я и впрямь убил, — продолжал Уметбаев, — но и они меня подстрелили. Вот, видите…

Юноша показал на правый рукав куртки и поморщился.

— Уж не оторвало ли часом тебе руку?

— Оторвать-то не оторвало… — Уметбаев расстегнул левой рукой пуговицы и показал подвязанную к шее руку.

Все трое примолкли. Ильсеяр с глубоким состраданием смотрела в глаза раненому, а дед Бикмуш, тяжело вздохнув, произнес:

— Эх, сынок…

Уметбаев взглянул на свою неподвижную руку:

— Вот так-то!.. Но все-таки скрылся от них. Спрятался в подвале у одного хорошего человека. Дней десять провалялся там, пока рука особенно болела. А как стала подживать, решил к своим двигаться. Да трудно знать, где они теперь! И пришло мне в голову: давай переберусь к старым друзьям! — Уметбаев ласково подмигнул Ильсеяр. — Там и дождусь своих. Наш батальон должен бы в этом направлении двигаться. Дня через два, смотришь, и придут!..

Юноша осторожно вложил конец рукава в карман шинели. Ильсеяр, словно боясь причинить боль, едва касаясь пальцами, пощупала пустой рукав.

— Очень больно, Джумагул-абы?

— Теперь уже ничего.

Дед Бикмуш и Ильсеяр спрятали Джумагула в пещере под обрывом, где когда-то запирали Актуша. Там он проспал весь день. А вечером, за скромным ужином, молодой партизан рассказал им свою историю.

Юноша башкир Джумагул Уметбаев попал к партизанам совершенно случайно. Сам он был родом из Белебеевского уезда. Последние три зимы он учился в Уфе в техническом училище, а в летние месяцы работал у уфимского богача приказчиком. После революции, когда дела у богачей сильно запутались, Джумагул вернулся в деревню к отцу. Пожил там немного и решил провести лето в Каенсаре у своей замужней сестры. Только все вышло не так, как задумал Джумагул. Светлые воды Белой вдруг неожиданно обагрились кровью трудового люда. У крестьян прибрежных деревень, недавно лишь вздохнувших свободно, вновь захлестнулось дыхание. За бандой, теснившей красные части, замелькали помещичьи цепи, казачьи нагайки. И вот лучшие сыны деревень стали организовываться в партизанские отряды и уходить на помощь Красной Армии. Собрался к партизанам и зять Джумагула. Однажды поделился он с Джумагулом своей тайной. Подумал, поразмыслил джигит и отправился вместе с зятем.

Вначале он казался мягковатым, но потом освоился, стал настоящим, смелым партизаном. В отряде были люди, воевавшие в японской и германской войнах. У них Джумагул научился владеть винтовкой, даже из пулемета научился стрелять и был вне себя от радости, когда узнал, что командир взвода Храбрый просил Костина «уступить» его, Джумагула, пулеметчикам. Но Костину не хотелось расставаться с «врожденным кавалеристом». Джумагул, однако, не переставал изучать пулемет и даже тосковал, когда приходилось расставаться с ним надолго.

Вот и сегодня, сидя в пещере под обрывом, он поделился своими огорчениями с Ильсеяр, которая принесла ему поесть.

— Скучно… Привык я к своему отряду, трудно без него… Эх, будь «максимка» со мной!

— Зачем?

— Все-таки не один был бы.

— А кем он тебе приходится?

— Да не человек он: «максимка» — пулемет.

— Пулемет?

Ильсеяр вдруг вспомнила тот пулемет, который утянул за собой в воду старосту и офицера. Она вскочила и, сказав: « Ты ешь, Джумагул-абы. Я сейчас …» — побежала к деду Бикмушу, который срезал в тальнике прутья для верши.

— Вряд ли, — протянул старик, выслушав Ильсеяр. — Тогда отец твой и Костину про пулемет говорил. А Костин только рукой махнул. Не удастся вытащить его, не удастся.