Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

Я не знаю, почему так случилось. Я никогда не понимал людей.

Той ночью я спал вместе с Маком на его кровати.

Мои прежние спальные гнезда были сплетены из листьев с прутьями и по форме напоминали ванну Мака – такие зеленые прохладные коконы.

Кровать Мака – так же, как и моя человеческая, – была плоской, жаркой, без прутьев с листьями внутри и звезд над ней снаружи.

А еще во сне Мак издавал звук, очень похожий на тот рокот, что поднимался у моего отца в спокойные минуты из самой середины живота.

Мак становился все угрюмей, а я – все больше. Я стал таким, каким и должен был стать, – слишком крупным, чтобы сидеть на стульях, слишком сильным, чтобы обниматься с людьми, слишком большим для того, чтобы жить жизнью человека.

Я старался быть спокойным, передвигаться аккуратно, есть с изяществом. Вот только научиться людским премудростям очень непросто, особенно если сам ты – не человек.

Когда я увидел свои новые владения, то испытал восторг – да и могло ли быть иначе? Здесь не было мебели, которую я мог случайно сломать. Не было стекол, которые я мог разбить. Не было унитазов, куда я мог случайно уронить ключи Мака.

Зато здесь были качели.

В свой новый дом я вошел с радостным облегчением.

Тогда я почему-то еще не понимал, как много времени мне здесь придется провести.

И вот теперь я пью пепси-колу, ем вялые яблоки и пересматриваю по телевизору старые передачи.

Но случаются такие дни – и очень часто, – когда я вдруг перестаю понимать, кто я и что. Я человек? Или горилла?

Люди придумали невероятно много слов – гораздо больше, чем им на самом деле нужно.

Вот только для такого, как я, нужного названия у них нет.

Руби наконец-то заснула. Я вижу, как поднимаются и опускаются ее бока. Боб тоже посапывает.

А мое воображение и не думает успокаиваться. Впервые за всю свою жизнь я начал вспоминать.

История моя, надо признать, не лучший предмет для воспоминаний. У нее весьма странный рисунок – оборванное начало и лишенная конца середина.

Я начинаю считать дни, проведенные с людьми. Гориллы умеют считать не хуже, чем все остальные, разве что умение это не слишком-то нужно им в жизни на воле.

Я очень многое позабыл, но при этом точно знаю, сколько дней я провел в своих владениях.

Я беру один из волшебных маркеров, что принесла мне Джулия, и рисую на стене с нарисованными джунглями маленький крестик.

Потом делаю еще один и еще. Я ставлю по крестику за каждый прожитый среди людей день моей жизни.

Крестики у меня получаются такие:

Я продолжаю отмечать день за днем почти всю ночь напролет, и, когда наконец заканчиваю, моя стена приобретает вот такой вид:

…и так далее – девять тысяч восемьсот семьдесят шесть крестиков, семенящих по моей стене, как толпа собравшихся на парад уродливых букашек.

Уже под утро раздается шум шагов. Это Мак. От него чем-то резко пахнет. Его качает.

Он останавливается у моих владений. Его глаза покраснели. Он смотрит из окна на пустую парковку.

«Айван, дружище, – бормочет он, – Айван… – Потом прижимается лбом к стеклу. – Мы через многое прошли вместе, ты и я».

Мы не видим Мака целых два дня. Когда он возвращается, то о Стелле больше уже не вспоминает.

Мак говорит, что очень хочет научить Руби кое-каким трюкам. Что рекламный щит привлекает сюда множество посетителей. Что настало время для нового начала.

Весь день и даже часть вечера Мак занимается с Руби. Ее ноги охвачены веревкой, так чтобы она не могла бегать. Тяжелая цепь свисает с шеи. Мак показывает Руби мяч Стеллы, ее тумбу, Сникерса.

Когда Руби слушается Мака, он дает ей кубик сахара и кусочек сушеного яблока. Когда она сопротивляется, он кричит и топает ногой по опилкам.

Мак все еще дрессирует Руби, когда приходят Джордж с Джулией. Джулия усаживается на скамейку и глядит. Она чуть-чуть рисует, но бо́льшую часть времени не сводит глаз с Руби.

Боб тоже наблюдает. Он прячется в углу моих владений, под Не-Салки. На улице идет дождь, а Боб не любит мочить лапы.

Руби с трудом бредет за Маком, ее голова поникла. Они в бессчетный раз обходят арену по кругу. Время от времени Мак шлепает ладонью Руби по боку.

Внезапно Руби резко останавливается. Мак изо всех сил дергает за цепь, но Руби не двигается с места.

«Ну же, Руби, – говорит он почти умоляюще, – да что с тобой?»

«Она измучена, – говорю я сам себе, – вот что с ней».

Мак раздраженно ворчит: «Идиотский слон».

«Идиотский человек», – бормочет Боб.

«Шагай, Руби, – говорю я, хотя и знаю, что она меня не услышит. – Делай, как он велит».

«Пошла! – приказывает Мак. – Ну!»

Руби не трогается с места. Потом шлепается задом на усыпанный опилками пол.

«Я думаю, может, она устала?» – говорит Джулия.

Мак вытирает потный лоб о плечо: «Да, знаю. Все мы тут устали».

Он пинает Руби каблуком своего ботинка. Она не реагирует.

Джордж глядит на происходящее из ресторанного дворика, где он протирает столы. «Мак, – кричит он, – может, пора закругляться? Я все сам закрою».

Мак резко дергает за цепь, но Руби неподвижна, как дерево. Он дергает еще сильнее и падает на колени. «Ну все, – говорит Мак, вставая и отряхивая опилки с колен. – Игры закончились».

Громко топая, он уходит в свой кабинет и возвращается с длинной палкой в руке. Крюк на ее конце кажется почти красивым, он похож на мерцающий осколок луны.

Это коготь-палка.

Мак тыкает Руби острым концом. Без всякого усилия – это всего лишь прикосновение.

Ясно, что он просто хочет показать ей, какую боль способен причинить.

В моем горле поднимается низкое рычание.

Руби не шелохнется. Это серый неподвижный валун. Она закрывает глаза, и мне на мгновение кажется, что Руби уснула.

«Я тебя предупреждаю», – говорит Мак. Он выдыхает. Поднимает глаза к потолку.

Руби издает кашляющий звук.

«Ладно, – говорит Мак. – Так, значит, хочешь?»

Он заносит коготь-палку.

«Нет!» – кричит Джулия.

«Я не причиню ей вреда, – говорит Мак. – Я просто хочу привлечь ее внимание».

Боб рычит.

Рука Мака срывается вниз. Крюк рассекает воздух всего в нескольких сантиметрах от головы Руби.

«Поняла теперь, почему со мной лучше не связываться? – говорит Мак и снова заносит коготь-палку. – А теперь пошевеливайся!»