Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

Совсем не то, что я пытаюсь создать. Совсем не то, что задумал.

Не то! А почему – не знаю.

Рекламный щит вдали привычно взывает: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ! СЪЕЗД 8, “ШАТЕР”: ЦИРК, МАГАЗИНЫ И ИГРОВЫЕ АВТОМАТЫ – ДОМ АЙВАНА, ЕДИНСТВЕННОГО И НЕПОВТОРИМОГО, МОГУЧЕГО СИЛВЕРБЭКА!»

Если бы только я мог выразить то, что хочу, человеческими словами, все было бы гораздо проще.

Но вместо них у меня баночки с краской и истрепанные листы.

Я вздыхаю. Кончики моих пальцев пылают, как цветы в джунглях.

Я пробую снова.

Я смотрю на то, как Руби, тяжело ступая, наворачивает на арене бесконечные круги, бредет в никуда.

Посетители приходят, но не толпами. Мак говорит, что Руби так и не смогла заменить Стеллу. Говорит, что будет давать нам меньше еды. Что для экономии денег станет отключать отопление по ночам.

Руби сильно отощала – я не помню, чтобы Стелла была такой худой и чтобы у нее на коже было столько морщин.

«Тебе не кажется, что она слишком мало ест?» – спрашиваю я Боба.

«Не знаю. Но что я тебе точно скажу – ты рисуешь слишком много. – Боб морщит нос. – Вонь тут стоит невероятная. А утром у меня весь хвост в желтой краске оказался».

Бобу не нравится мое ночное рисование. Он считает это неестественным.

Теперь, пока я работаю над своими рисунками, он спит на Не-Салки. Утверждает, что она нравится ему больше меня, потому что не храпит. И живот у нее не ходит вверх и вниз, так что теперь морская болезнь ему не грозит.

«Так что у тебя за план такой? – спрашивает Боб. – Я мог бы помочь тебе, если бы ты рассказал. – И он принимается грызть свой хвост. – Я бы вполне мог пригодиться там, где не нужно это… рисовать».

«Я не могу рассказать об этом, – говорю я. – Это всего лишь замысел у меня в голове, а исполнить его не удается. К тому же у меня почти закончилось все необходимое. Как я об этом с самого начала не подумал? – Я бью по свисающей шине. Она вся в брызгах голубой краски. – Глупая идея!»

«Сомневаюсь, – говорит Боб. – Пахучая – да. Глупая? Вот уж нет».

Бо́льшую часть дня я дремлю. Ближе к вечеру ко мне приходит Мак.

Боб юркает под Не-Салки. Он предпочитает не высовываться, когда рядом Мак.

Взгляд Мака останавливается на моем бассейне. Из-под него виднеется краешек одного из моих рисунков. «А это что, здоровяк?» – спрашивает он.

Я не обращаю на него внимания и спокойно продолжаю есть апельсин, хотя мое сердце бешено колотится.

Мак поддевает ногой край моего пластмассового бассейна. Под ним спрятаны все мои рисунки.

Мак дергает за край листа и легко его вытаскивает. Остальных рисунков он, кажется, не заметил.

Лист испещрен зелеными полосами – этот цвет получается, когда голубая краска смешивается с желтой. Сам рисунок должен изображать клочок травы.

«Неплохо. А откуда у тебя вообще краска? От Джорджевой дочки? – Он задумывается: – Хм… Готов поспорить, за этот рисунок я смогу выручить долларов тридцать, а то и сорок».

Мак включает мой телевизор. Там идет вестерн. На экране стоит человек в большой шляпе и с маленьким револьвером. К груди у него прикреплена сияющая звезда. Это означает, что он шериф и что он будет расправляться со всеми плохими парнями.

«Если этот рисунок быстро купят, я принесу тебе еще такой же краски, приятель», – говорит Мак.

И он уходит с моим рисунком. Рисунком Руби. Я на секунду представляю, каково это – быть шерифом.

«Хорошие новости, ага? – говорит Боб, когда Мак уходит подальше. – Похоже, ты можешь получить новые запасы краски».

«Я не хочу рисовать для Мака, – отвечаю я. – Я делаю это для Руби».

«Так рисуй для них обоих, – говорит Боб. – Ты же, в конце концов, настоящий художник».

Я смотрю фильм и пытаюсь придумать новый тайник для своих рисунков. Думаю, что, может, удастся свернуть их, когда высохнут, и запихнуть в Не-Салки.

Это долгий фильм. В конце шериф женится на хозяйке салуна (это такое место водопоя – но для людей, а не для лошадей).

Давненько мне не приходилось видеть вестерна, оказавшегося еще и мелодрамой.

«Мне понравился этот фильм», – говорю я Бобу.

«Лошадей слишком много, а собак почти нет», – отзывается он.

Начинается реклама.

Я не понимаю реклам. Они совсем не похожи на вестерны, в которых точно ясно, кто плохой парень. И романтики в них никакой нету – ну разве что после того, как мужчина с женщиной вместе почистят зубы, они лизнут друг друга в лицо.

Я смотрю рекламу дезодоранта для подмышек. «Как ты их вообще различаешь, когда они перестают пахнуть?» – спрашиваю я Боба.

«От людей всегда воняет, – отвечает Боб. – Просто сами они этого не замечают, потому что носы у них никчемные».

Начинается еще одна реклама. Я вижу, как дети с родителями покупают билеты – совсем как те, что продает Мак. Они идут по тропинке, едят мороженое и смеются.

Потом останавливаются, чтобы поглядеть на двух разлегшихся в высокой траве огромных полосатых кошек с полуприкрытыми глазами.

Тигры. Я знаю их, потому что видел однажды в передаче про дикую природу.

На экране вспыхивают слова и появляется рисунок с красным жирафом. Потом жираф исчезает, и я вижу человеческую семью, уставившуюся на другую семью – слоновью. Двое слонов, старый и молодой, стоят в окружении камней, деревьев, травы и зовущего простора.

Это вольная клетка. Зоопарк. Я вижу, где начинается и где заканчивается та стена, что означает: вам – одно, а нам – другое, и так будет всегда.

Это не идеальное место. Я успеваю понять это за те несколько стремительных секунд, что оно находится на экране моего телевизора. В идеальном месте незачем ставить стены.

Но это то место, которое нужно.

Я смотрю на слонов, а потом перевожу взгляд на Руби, маленькую и одинокую.

Пока реклама не закончилась, я стараюсь хорошенько запомнить каждую деталь. Камни, деревья, хвосты, хоботы.

То, что мне надо нарисовать.

Теперь я рисую по-другому.

Я рисую не то, что находится передо мной, – банан или яблоко. Я рисую то, что вижу у себя в голове. То, чего нет.

По крайней мере, пока.

Я вытащил из Не-Салки всю набивку. Я аккуратно заполняю ее своими рисунками, чтобы Мак их не продал. Она большая, больше Боба, но несколько листов мне все равно приходится скомкать.

Боб пытается устроиться на ней, чтобы поспать. «Ты ее погубил», – жалуется он.

«Мне пришлось», – говорю я.

«Я скучаю по твоему животу, – признается Боб. – Он такой… просторный».

Когда Джулия приходит, она сразу замечает, что я использовал уже всю краску и бумагу. «Ух ты. – Она качает головой. – Ты и правда самый настоящий художник, Айван».