Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

Внезапно Руби резко поворачивает голову, выбрасывая хобот в сторону Мака.

Она издает крик, от которого взлетают в воздух опилки и дребезжит стеклянная стена передо мной.

Это самый прекрасный яростный вопль, который мне когда-либо приходилось слышать.

Хобот Руби ударяет Мака.

Я не разглядел, куда она попала, – кажется, удар пришелся чуть ниже живота, – но это несомненно очень болезненный удар, потому что Мак роняет коготь-палку, падает на землю и, свернувшись в клубок, начинает вопить как ребенок.

«Точный удар», – говорит Боб.

Мак стонет. Он с трудом поднимается с земли и ковыляет в свой кабинет. Руби провожает его взглядом. Я гляжу на нее и не могу понять, что она чувствует. Страх? Облегчение? Гордость?

Когда Мак скрывается, Джордж и Джулия уводят Руби с арены. «Все хорошо, малышка, все хорошо», – приговаривает Джулия и гладит ее по голове.

Они отводят Руби в ее владения и проверяют, достаточно ли у нее пищи и свежей воды. Вскоре Руби уже спит.

«Пап? – окликает Джулия отца, запирающего стальную дверь Руби. – Как ты думаешь, Мак правда способен сделать ей больно?»

«Не думаю, Джулс, – отвечает Джордж. – По крайней мере, надеюсь, что нет».

«Может, нам куда-нибудь позвонить?»

Джордж скребет подбородок: «Я хотел бы помочь Руби, но не знаю как. Ну кому я буду звонить? В отдел полиции по делам слонов? Да и потом… – Джордж опускает глаза, – мне нужна эта работа, Джулс. Твоя мама, счета за лечение… – Он целует Джулию в макушку. – Так, возвращаемся к работе. И ты и я».

Джулия вздыхает и открывает свой рюкзак. Оттуда она достает лист бумаги, бутылку воды и небольшую металлическую коробку.

«Сперва домашнее задание, Джулия, – говорит Джордж, грозя ей пальцем, – а потом можешь и порисовать».

«Это для домашнего задания по изобразительному искусству, – объясняет Джулия. – Мы сейчас занимаемся с акварельными красками. Я нарисую Руби».

Джордж улыбается: «Ладно-ладно. Но смотри и про правописание не забудь».

«Пап? – снова окликает его Джулия. – Ты видел лицо Мака, когда Руби его ударила?»

Джордж кивает. «Да, – говорит он серьезно, – видел. – Затем качает головой: – Бедный Мак».

Джордж отворачивается от нас, и только тогда я слышу, как он смеется.

Джулия открывает коробочку. Внутри я вижу ряд маленьких квадратиков – зеленый, голубой, красный, черный, желтый, пурпурный, оранжевый. Мне кажется, что они светятся.

Джулия вынимает кисточку с тоненьким хохолком из волосков на кончике. Она окунает ее в воду и смачивает бумагу, а потом касается красного квадратика.

Когда кисточка опускается на влажную бумагу, под ней словно начинает распускаться утренний цветок с розовыми мазками-лепестками.

Я не могу оторвать глаз от этой волшебной кисточки. На миг я почти забываю о Руби, Маке и коготь-палке.

Почти.

Джулия вновь касается красного, потом голубого, и под кисточкой внезапно появляется сочный, как у ягод спелого винограда, фиолетовый. Она касается голубого, и белая бумага преображается в летнее небо. Потом черный цвет, белый – и тут я понимаю, что она рисует портрет Руби. Я различаю ее болтающиеся уши и толстые ноги.

Джулия прерывается. Она отступает на несколько шагов назад и, положив руки на пояс, разглядывает свою работу.

«Не то!» – наконец стонет она и оглядывается через плечо на меня. Я стараюсь всем своим видом выразить одобрение.

Джулия начинает было комкать листок, но потом передумывает. Вместо этого она просовывает его в мою клетку через дырку в стекле. «Вот, бери, – говорит она. – Подлинник кисти Джулии. Однажды он будет стоить миллионы».

Я осторожно поднимаю бумагу и не откусываю от нее ни кусочка.

«Ой, я почти совсем забыла».

Джулия бежит к рюкзаку и вытаскивает оттуда три пластмассовые баночки – желтую, голубую и красную.

Она открывает их, и я чувствую странный и сильный несъедобный запах. Джулия по очереди проталкивает баночки через дырку в стекле. Потом просовывает еще немного бумаги.

«Это называется пальчиковые краски, – говорит она. – Мне их подарила моя тетя, но я правда уже слишком большая, чтобы рисовать пальцами».

Я окунаю палец в красную баночку. Эта краска такая же густая, как грязь. Она прохладная и гладкая, как мякоть банана. Я засовываю палец в рот. Это, конечно, не спелое манго, но тоже неплохо.

Джулия смеется: «Это не едят, этим рисуют! – Она хватает лист бумаги и прижимает к нему свой палец. – Видишь? Вот так».

Я опускаю свой палец на бумагу. Поднимаю его – и на листе остается красное пятно.

Я набираю больше краски и шлепаю по бумаге всей ладонью. Когда я поднимаю ладонь над листом, на нем остается ее красный двойник.

Это совсем не похоже на те призрачные отпечатки, что остаются у меня на стекле после посетителей.

Этот отпечаток так просто не сотрешь.

Ночью я не сплю, а просто лежу, сщипывая с пальцев высохшую краску. Боб, который случайно забрел на одну из моих картин, лижет свои красные лапы.

Время от времени я поглядываю на опустевшую арену. Коготь-палка поблескивает в лунном свете.

«Нет! Не надо!»

Я подскакиваю от внезапно раздающихся отчаянных воплей Руби.

«Руби, – зову я ее, – тебе снится кошмар. Все хорошо. Ты в безопасности».

«Где Стелла? – спрашивает она, испуганно глотая воздух. Но прежде, чем я успеваю ответить, говорит: – Не надо, я вспомнила».

«Иди спи дальше, Руби, – говорю я, – у тебя был тяжелый день».

«Я не смогу заснуть, – отвечает Руби, – я боюсь, что мне опять приснится этот сон… Острая палка, и от нее очень больно…»

Я гляжу на Боба, он – на меня.

«Ой, – говорит Руби, – Ой… Мак… – Она просовывает хобот через прутья. – Как ты думаешь… – Она колеблется. – Как ты думаешь, Мак злится на меня за то, что я его ударила?»

Я мог бы попробовать соврать, но гориллы – бездарные лжецы. «Возможно», – отвечаю наконец.

«Он после этого убежал», – говорит Руби.

Боб издает презрительный смешок: «Скорее уполз».

Мы некоторое время молчим. Ветки скребут по крыше. Стучит слабый дождь. Один из попугаев бормочет что-то во сне.

Руби нарушает молчание: «Айван, чем это так странно пахнет?» «Он просто не удержался», – говорит Боб.

«Я думаю, это она про те пальчиковые краски, что мне дала Джулия», – говорю я.

«А что такое пальчиковые краски?» – спрашивает Руби.

«Ими рисуют картины», – объясняю я.

«А ты можешь нарисовать меня?»

«Однажды, может, и смогу». – И тут я вспоминаю про рисунок Джулии – тот, что со временем будет стоить миллионы. Я поднимаю его к стеклу: – Смотри, это ты. Джулия нарисовала».