Кэтрин Эпплгейт - Айван, единственный и неповторимый [litres]

«Мне плохо видно, – говорит Руби, – света слишком мало. А почему у меня два хобота?»

Я смотрю на рисунок: «Это ноги».

«А почему у меня две ноги?»

«Это называется художественное допущение», – говорит Боб.

Руби вздыхает. «А ты не можешь рассказать еще одну историю? – просит она. – Мне кажется, я теперь уже никогда не засну».

«Я уже рассказал тебе все, что помнил», – говорю я, беспомощно пожав плечами.

«Тогда расскажи новую историю, – говорит она. – Придумай что-нибудь».

Я пробую, но мои мысли то и дело возвращаются к Маку и коготь-палке.

«Придумал?» – спрашивает Руби.

«Еще придумываю».

«Айван? – Руби пытливо смотрит на меня. – Боб сказал, что ты меня вызволишь».

«Я… я… – запинаюсь я, пытаясь найти верные слова, – я тоже еще только придумываю, как это сделать».

«Айван? – Голос Руби становится настолько низким, что я едва ее слышу. – У меня есть еще один вопрос».

Уже по одному тому, как она спрашивает, я понимаю, что отвечать на этот вопрос мне не захочется.

Руби постукивает хоботом по ржавым прутьям своей двери. «Как ты думаешь, – спрашивает она, – я тоже однажды умру здесь, в своих владениях, как тетя Стелла?»

Мне снова хочется соврать, но при взгляде на Руби уже готовые слова умирают не родившись. «Нет, если я смогу хоть что-то сделать», – говорю я вместо этого.

Чувствую, как что-то сжимается в моей груди, что-то темное и горячее. «И никакие это не владения», – добавляю я.

Потом медлю немного, но все же говорю: «Это клетка».

Я смотрю на арену, покрытую свежими опилками. На прозрачный потолок, на полумесяц.

«Я только что придумал историю», – говорю я.

«Это настоящая история или придуманная?» – спрашивает Руби.

«Настоящая, – говорю я, – надеюсь, что настоящая».

Руби прислоняется к прутьям. Луна в ее черных глазах отражается так же ясно, как звезды в неподвижной воде пруда.

«Жила-была, – начинаю я, – маленькая слониха. Она была очень смышленой и смелой, и ей очень нужно было попасть в место под названием зоопарк».

«А что это за место?» – спрашивает Руби.

«Зоопарк, Руби, – это людской способ извиниться перед природой. Хороший зоопарк – это такое место, где люди заботятся о животных и защищают их».

«А эта маленькая слониха попала в зоопарк?» – мягко спрашивает Руби.

Я отвечаю не сразу. Наконец говорю: «Да».

«А как она туда попала?» – спрашивает Руби.

«У нее был друг, – отвечаю я. – Друг, который дал обещание».

Проходит еще немало времени, но Руби наконец все же засыпает.

«Айван, – шепчет, борясь с зевотой, Боб, – то, что ты сказал… про зоопарк. Как ты собираешься это сделать?»

Неожиданно я ощущаю желание заснуть и проспать тысячу дней кряду. «Не знаю», – признаюсь я.

«Ты что-нибудь точно придумаешь», – с уверенностью бормочет Боб, и голос его становится все тише, а глаза закрываются.

«А если не придумаю?» – спрашиваю я, но он уже спит.

Его маленькие красные лапки подергиваются, и я понимаю, что он бежит куда-то в своем сне.

Боб и Руби спят.

А я – нет. Я думаю об обещании, которое дал Стелле, и о своих рисунках для Руби. А еще я вспоминаю.

Я ведь все помню.

Мы цеплялись за маму, я и сестра, в тот момент, когда люди убили ее.

Потом они застрелили отца.

А потом – отрубили им руки, ноги и головы.

Моя клетка стоит рядом с вонючим захламленным магазинчиком.

Там продается пепельница. Она сделана из кисти гориллы.

Когда наступает утро и парковку за окном усеивают поблескивающие капли росы, я вижу рекламный щит на шоссе.

Вон он я – Айван, единственный и неповторимый, омываемый розовым светом первой зари. Как грозно я смотрюсь со сдвинутыми бровями и стиснутыми кулаками.

Здесь я похож на моего отца в тот день, когда пришли люди.

А ведь я, по сути, существо мирное. Предпочитаю наблюдать за жизнью со стороны и думать все больше об отдыхе да бананах с изюмом в глазури.

Но где-то в глубине меня спрятан другой Айван.

Тот, что способен оторвать руки и ноги взрослому мужчине.

Тот, что способен отомстить за любую обиду быстрее, чем змея наносит свой удар.

Тот Айван, что изображен на рекламном щите.

Я гляжу на щит – на Айвана, единственного и неповторимого, на выцветший портрет Стеллы, – и вспоминаю Джорджа с Маком, забравшихся на лестницу, чтобы добавить туда портрет Руби, который должен был привести новых посетителей в «съезд 8, “Шатер”: цирк, магазины и игровые автоматы».

Я вспоминаю историю Руби – ту, про жителей деревни, пришедших спасти ее.

Я слышу добрый мудрый голос Стеллы: «Иногда люди способны удивлять».

Я смотрю на свои пальцы, испачканные в красном, цвете крови, и теперь я знаю, как мне выполнить данное обещание.

При свете дня я выжидаю. Ночами я рисую.

Я беспокоюсь, когда Мак выводит Руби на арену.

Теперь он постоянно носит с собой коготь-палку, но совсем не использует ее. Незачем.

Руби больше не сопротивляется. Она выполняет все, что приказывает Мак.

Я закрываю глаза. Я окунаю пальцы в краску.

Закончив с очередным листом бумаги, откладываю его сохнуть.

Он такой маленький, один-единственный листочек. И как же много мне их понадобится.

Я берусь за следующий, потом еще за один, еще и еще.

Один за другим я делаю кусочки огромного пазла.

К утру весь пол покрыт рисунками.

Я прячу листы под свой бассейн с грязной водой, чтобы Мак не увидел их. Я не хочу, чтобы мои рисунки оказались на полках сувенирной лавки – по двадцать долларов (с рамкой – за двадцать пять) каждый.

Я рисую их для Руби. Все до одного.

«Айван, – говорит мне Руби однажды утром, когда я пытаюсь подремать, – почему ты всегда такой сонный днем?»

«Я по ночам работаю над одним проектом», – отвечаю я.

«А что такое проект?»

«Это… такая вещь. Рисунок. Вообще-то я рисую его для тебя», – говорю я.

Руби довольна ответом: «А можно мне посмотреть?»

«Пока нет».

Она с досадой тыкает хоботом привязанную к ноге веревку и вздыхает: «Айван, сегодня мне опять придется идти на представление с Маком?»

«Боюсь, что так. Извини, Руби».

Она опускает хобот в ведро с водой. «Все нормально. Я и так это знала».

Снова ночь, все спят. Я рассматриваю только что сделанный рисунок, один из многих дюжин.

Он мутноват и истрепан – этакая грязная клякса.

Я кладу его рядом с другими, устилающими мой пол.

Цвета совсем не те, что нужно. Контуры расплываются. Ни на что это не похоже.