Лев Квин - Икс, Игрек, Зет

Если бы удалось что-нибудь придумать…

Их класс едет на экскурсию?.. Нет, мама обязательно позвонит Елизавете Петровне. Что взять с собой, что надеть…

К кому-нибудь на именины?.. С утра? И почти на целые сутки? Не пустят! Даже к Борьке — и то его пустили только с обеда до вечера.

Когда это было? В прошлом году. Тоже весной.

А нельзя ли…

Мелькнувшая мысль открывала заманчивые перспективы. Боря сидел на задней парте. Саня повернулся боком и, глядя честными глазами прямо в плаза Елизаветы Петровны, зашептал, скривив рот и прикрыв его рукой:

— Борь! А Борь!.. Когда у тебя именины?

Боря посмотрел в потолок.

— Двадцатого апреля.

Все складывалось как надо…

После урока Саня подошел к Боре:

— У тебя завтра день рождения.

— Завтра?.. Нет. Я же сказал: двадцатого апреля.

— Нет, завтра. И у меня тоже завтра… Не понимаешь?

Он поделился с Борей своей выдумкой:

— Ты говоришь своим, что идешь ко мне на именины и останешься у меня ночевать. Тебя ведь пустят?

— Пустят… Ничего придумал!

Саня просиял.

— Меня тоже пустят на твой день рождения. Обязательно пустят! Они тебя знаешь как уважают. Особенно мама. Все спрашивает: почему Боря давно не был? Только ты должен за мной утром зайти, так вернее будет.

Они договорились о подробностях. Попутно выяснилось еще одно преимущество Саниного плана. Ко дню рождения полагается делать подарки. Значит, их не только отпустят, но еще и дадут рубля по два на подарок.

Сокол тоже похвалил Санину выдумку:

— Пуп-то у нас с головой!

Они посмеялись и разошлись: Сокол куда-то спешил. Да и вообще надо было готовиться к завтрашней поездке.

Вернувшись домой, Саня первым долгом разыскал во дворе Димку — он помогал дворнику скалывать лед с асфальта.

Саня отвел братишку подальше от дворника и не заговорил, а запел, сладко-сладко, как лиса из сказки про петушка-гребешка:

— Послушай, Димочка, ты хочешь маленького крокодильчика?

— Резинового?

— Нет, живого. Один мальчишка продает.

Недавно Димка посмотрел фильм «Катя и крокодил» и бредил малогабаритным крокодильчиком, которого можно было бы держать дома, в ванне.

Димка, не дослушав, повернулся и рысью тронулся к подъезду.

— Постой, куда?

— Сказать маме! — на бегу крикнул Димка. — Пусть она купит скорее.

Саня ринулся наперехват.

— Стой же, стой, тебе говорят!.. Он маме не продаст. Только мне.

— Тогда купи! Купи!

Наступил решающий момент. Одно неверное слово могло испортить все дело.

— Знаешь что, Димка-невидимка, — горячо зашептал Саня в самое ухо братишки. — Крокодильчик стоит очень дорого.

— Тыщу?

Для Димки это был предел.

— Еще больше…

У Димки искривилось лицо.

— Погоди, не реви, — заторопился Саня. — У меня тысяча есть. Надо еще немного. Только вот где взять?

Он сделал вид, что глубоко задумался. Димка ждал.

— А я знаю! — фальшиво-радостно пропел Саня. — Мы возьмем в твоей копилке.

И тут же почувствовал: рано!

— Нет!

Димка повернулся и пошел.

— Погоди, куда ты…

Но все было кончено. Он выдал себя, чересчур поспешно заговорив о копилке. Надо было сначала расписать все прелести крокодильчика.

Теперь оставалось только одно: терпеливо ждать завтрашнего утра.

Саня посекретничал с мальчишками во дворе. С превеликим трудом удалось наскрести двадцать две копейки. Начинались каникулы, и каждому хотелось иметь при себе побольше денег.

День тянулся невыносимо медленно, как скучный урок. Пообедав, Саня решил пойти в студию телевидения. Раньше он бывал там чуть ли не ежедневно и считался своим человеком. Но с некоторых пор ходить в студию стало неприятно. Причиной этому был режиссер Сиволап — румяный, кудрявый, всегда улыбающийся здоровяк в очках с такими толстыми стеклами, что глаза у него казались раза в два больше, чем у обычных людей.

Сиволап никогда не ворчал, как некоторые другие режиссеры, что Саня болтается под ногами, не выгонял, когда Саня подбирался во время передачи к пульту управления. Напротив, завидев Саню, Сиволап расплывался в радостной улыбке, брал его за руку, как маленького, и тащил в режиссерскую — большую, густо начиненную разным народом, папиросным дымом и бесконечными спорами комнату, в которой рождались все телевизионные передачи.

Здесь он усаживал Саню рядом с собой и начинал пичкать дрянной, ядовитого цвета карамелью. Саня терпеть ее не мог. Но отказаться было неловко, тем более, что Сиволап чуть ли не засовывал карамель ему в рот своими короткими пухлыми пальцами. И Саня покорно съедал все, до последней крошки.

Это было бы еще ничего — в конце концов, пытка карамелью не самая страшная на свете. Но, набив Саню карамелью до отказа, Сиволап заводил с ним длинные разговоры, уместные с семилетними мальками, но никак не со зрелым шестиклассником. Режиссер, например, выяснял, понравилось ли Сане драматическое представление «Волк и семеро козлят», передававшееся недавно по телевидению, допытывался, кого он больше любит: маму или папу — и почему, настоятельно рекомендовал глубже изучать литературное творчество Корнея Чуковского, особенно «Мойдодыр» и «Муху-цокотуху».

Саня в отчаянии ездил по стулу, отвечал односложным «да» или «нет», косился, краснея, в сторону хихикавших девушек с модными прическами — помощников режиссера, но терпел — ведь Сиволап его угостил и сразу уйти было бы просто невежливо.

Однажды во время очередной такой пытки в режиссерскую заглянул Андрей Злобин. Он удивленно прислушался к разговору, посмотрел на несчастного Саню и сказал резко:

— Что вы над ним измываетесь? Нашли себе игрушку — это же человек!.. А ты тоже хорош: не нравится, так скажи. А то терпит!

Сиволап растерялся. Он пробормотал что-то насчет некоторых, не понимающих шуток, и, сняв очки с толстыми стеклами, начал старательно вытирать платком глаза. И тут Саня с удивлением увидел, что глаза у него вовсе не большие, а, наоборот, совсем маленькие и круглые, как у воробья. Только у воробья они черные и блестящие, а у Сиволапа серые, тусклые, словно налитые свинцом.

С тех пор они стали испытывать обоюдную неловкость при встречах. Особенно страдал Саня. Ему казалось, что Сиволап смотрит на него сердито, и он чувствовал себя виноватым.

Сегодня ему повезло: Сиволап навстречу не попался. Саня миновал шумную режиссерскую и, облегченно вздохнув, припустил в самый конец помещения, в кинооператорскую. Там работал его друг-приятель Андрей Злобин.

В противоположность Сиволапу, Злобин улыбался редко, был молчаливым и резким до грубости. Он весь был как-то нескладно скроен: угловатое тело, длинные руки, неопределенного цвета волосы постоянно взъерошены, голова наклонена вперед, словно он собирался бодаться. С Саней Злобин разговаривал мало, распоряжения во время работы отдавал, в основном, знаками. А когда как-то раз Саня разнылся и стал жаловаться, что ему трудно — как-никак ящик с аккумуляторами, которые он таскал, весил десять килограммов, — он сказал довольно равнодушно: