Мари-Од Мюрай - Кроваво-красная машинка

— Я действительно занят работой, — сказал я, — но все-таки могу предложить вам чашечку… Думаю, не шоколада?

Соланж издала жеманный смешок.

— Ой, уж не знаю, что вам рассказала Катрин…

— Что этот напиток вызывает у вас депрессию.

Она рассмеялась, и ее белокурые кудряшки вспорхнули вверх.

— Для вас, я слышала, любой человек представляет собой тайну, — продолжала она. — И, думаю, вы правы. Мне пришлось передумать о себе немало плохого. Но так бывает, если не хватает ума. Чувствуешь что-то такое, а объяснить не можешь, правда?

Она с такой жадностью ждала моего одобрения, что мне оставалось лишь пробурчать неопределенное «да».

— Я перечитала страницы Марселя Пруста о печеньке «мадлен». Какие, правда, чудесные слова, и точно о том самом, что говорили вы. Пруст сумел расшифровать загадку, но я ведь не Пруст. И даже не профессор Азар! Катрин рассказывала мне, как лихо вы раскрыли все, что случилось с ее братом, и как разыскали Поля Дюверня. Это потрясающе. Для этого действительно надо иметь сверхъестественную интуицию.

Вот как много наговорила Соланж Лакруа необыкновенного и прекрасного. Но такой ворох комплиментов, особенно в присутствии Катрин, не стану скрывать, был мне приятен. А посему я предпринял несколько вежливых шагов.

— Что ж, — сказал я, — расскажите мне, что с вами происходит, когда ароматный дымок от чашки шоколада щекочет ваши ноздри? Вы рыдаете?

Соланж сочла за лучшее рассмеяться, хотя все тем же слегка натужным смехом.

— Нет-нет, не так! Просто отчего-то хочется плакать, я чувствую необъяснимую печаль…

— Которая не вызывает у вас никакого воспоминания? — спросил я, вдруг заинтересовавшись.

— Поделившись этим с Катрин, я потом поразмыслила и, уж признаюсь вам во всем, провела эксперимент.

— Вы сварили себе шоколад, — подтрунил я.

— Вот именно. И выпила его.

— И что, и что? — жадно спросила Катрин.

— Мне кажется, я видела сцену, как будто нарисованную. Немного вроде того, как рассказывает Марсель Пруст. Что-то очень давнишнее… Там была садовая мебель, белая, зеленые деревья, увитая плющом беседка. Улица де Севинье! Вот такие слова пришли мне на память: улица де Севинье. Мама любила ходить туда, в чайный салон на улице де Севинье.

— И там ты вполне могла пить и шоколад, — вмешалась Катрин, пожелав превзойти меня в охоте за тайнами.

— Мама иногда брала меня с собой туда, на улицу де Севинье. Мы заказывали шоколад, немного горьковатый и густой, им как раз и славилось заведение. Несколько лет назад, когда салон еще не закрылся, я пила его. Думаю, что впервые почувствовала такую тоску именно там, когда пила шоколад.

— Напрашивается вывод, — продолжала Катрин с интонацией Шерлока Холмса, объясняющего суть дела доктору Ватсону, — что твоя тоска-печаль связана с чем-то, что случилось в чайном салоне, когда ты была ребенком.

— Уж не опрокинули ли вы шоколад на свое прекрасное белое платье? — пошутил я.

Соланж вознаградила меня прелестной недовольной гримаской, очень неестественной.

— Вы не принимаете меня всерьез, мсье Азар. И, конечно, повод у вас есть. Я и сама, не стань моя мать сумасшедшей…

Я подскочил:

— Ваша мама сошла с ума?

— Сошла с ума… ну то есть… после исчезновения отца мама совершенно замкнулась в себе. Потом у нее пошатнулось здоровье. За последние годы она сильно постарела и принялась рассказывать что-то… довольно странное. Она не доверяет абсолютно никому. Я устроила ее в пансионат. Она говорит персоналу, что я хотела отправить ее в психиатрическую больницу, что я опасна и мой отец был безумен!

— Ваш отец… вы говорите, он «исчез». Он умер?

— Не знаю. Мама утверждает, что он ушел из дома, когда мне было четыре года, и больше не подавал никаких признаков жизни. Но мне кажется, что в том чайном салоне был один мужчина… Да, был мужчина.

Она на секунду умолкла, словно произносимые ею слова открывали что-то для нее самой.

— Этот человек не был моим отцом, — добавила она. — Он и сейчас у меня перед глазами. Я была очень маленькой. И он мне не нравился. Он часто брал маму за руку. Отец тогда еще жил с нами, в те времена мои родители часто ссорились.

— Из чего можно было бы заключить, что вы очень точно помните сцены, когда вам было два или три годика.

— Да, — ответила Соланж, словно это само собой разумелось. — Кстати, сейчас я понимаю: этот мужчина, должно быть, был маминым любовником, поэтому отец и исчез.

— Это может объяснить твою тоску-печаль, — вмешалась Катрин. — Аромат шоколада напоминает тебе тот чайный салон, где твоя мама встречалась с мужчиной втайне от твоего отца.

— Проще некуда, — пробормотал я.

Вот только, подумалось мне, мы теряем память о детских годах — и от первых лет нашей жизни остаются лишь образы, еще более смутные, чем сны, а вовсе не воспоминания, которые так же легко нанизываются одно на другое, как жемчужинки на ниточку. Мне хотелось проверить, как далеко в такой достоверности зайдет Соланж:

— Если я коротко перескажу вашу мысль, то ваша мать имела любовника. Ваш отец узнал об этом и ушел.

— Ушел ли? — прошептала Соланж. — Отец любил меня. С чего ему просто так в один прекрасный день взять и бросить меня?

— Если он не ушел и исчез, — сказал я, — значит, он мертв.

— Да.

Голос Соланж стал решительным. Но мне действительно нужно было узнать, до какой степени…

— И если он мертв, ваша мать и ее любовник — они что, были причастны к его смерти?

Она всплеснула руками, словно отвергая мое предположение. Но глаза смотрели не мигая.

— Так да или нет? — настаивал я.

— Знаю, как ужасно, если дочь может подумать о своей матери такое, — пролепетала Соланж.

Она покачала головой, будто с головы до ног опутанная подозрениями; теперь ее всю трясло.

— Но вы думаете именно так, — прошептал я.

Никакого отклика. Соланж не пошла до конца. Она поднялась:

— И правда, ведь я мешаю вам работать. Побегу домой.

Уже у дверей Соланж лихорадочно порылась в своей сумочке и протянула мне конверт.

— Это адрес моей матери… тот самый пансионат… Если б вы могли избавить меня от…

Она не закончила фразы и стремительно исчезла.

Я вернулся к Катрин, та казалась очень взволнованной.

— Вот это я понимаю, загадка! — восклицала она. — Подумать только, что простая чашка шоколада…

Я перебил ее:

— Шоколад был только предлогом. Соланж Лакруа приходила рассказать о своих подозрениях.

Я помахал конвертом:

— И уполномочить меня на ведение расследования…

И я швырнул конверт на кучу бумаг.

— Как будто у меня нет других дел!

На следующий день, решив немножко разобрать бумаги, я не нашел конверта.

— Однако мне кажется, что…

Я застыл, пораженный внезапной очевидностью: адрес пансионата унесла Катрин. Ей захотелось поиграть в охотницу за тайнами. Я проворчал: