Мари-Од Мюрай - Кроваво-красная машинка

— В конце концов, если ей это нравится…

К исходу этого утра я нервничал все больше и больше, пока наконец не встревожился всерьез. Эта история мне не нравилась.

— Алло, Фредерик? А вашей сестры нет? Ах, взяла машину и уехала. И вы не знаете…

Фредерик Рок сообщил мне, что его сестра теперь сотрудничает с агентством по уходу за пожилыми людьми, и продиктовал адрес пансионата, где она после обеда должна появиться.

— Агентство по уходу за пожилыми людьми, — повторил я. — Вот так штука, да. А вы не собираетесь туда же, а, Фредерик?

И, рассмеявшись, я повесил трубку.

Решиться на такое Катрин, несомненно, убедила Соланж Лакруа, чтобы та смогла пройти в пансионат. Мне оставалось последовать ее примеру и назваться социальным работником. Я вызвал такси.

Директриса заведения была слегка ошарашена моим появлением:

— Опять! О, то есть я хочу сказать, что это прекрасно. Но обычно социальные работники приходят по четвергам.

— Теперь по вторникам и четвергам.

Когда я выразил желание повидаться с мадам Лакруа, директриса снова подняла брови от удивления:

— Но у нее уже есть посетитель.

Я объяснил ей, что теперь мы будем приходить вдвоем. Когда я вошел в комнату старой мадам Лакруа, Катрин даже бровью не повела.

— Мы говорили о прошлом, — только и сказала она.

Мадам Лакруа не успела собрать в шиньон свои длинные седые кудри, ниспадавшие сейчас на плечи и придававшие ей полубезумный вид. Она бросила на меня взгляд, пронзающий насквозь, после чего заговорила неизменно хныкающим голоском о том, что персонал вскрывает почту, пища полна микробов и покупается по дешевке, а лекарства впихивают насильно.

— Говорят, от давления. Да правда ли так? На меня действует как снотворное. А это ненормально, малышка моя, ненормально. И как тут не остерегаться всего на свете!

Речь ее становилась все отрывистее, а взгляд — все подозрительнее.

— Вы ведь явились по просьбе моей дочери, э? — вдруг спросила она.

Хоть мы бросились ее разубеждать, она заявила, что настало время прогулки, и потребовала, чтобы я подал ей трость. Затем удалилась не попрощавшись, как будто мы были достойны интереса не более, чем мебель. Я смотрел, как она идет по коридору, с силой стуча тростью об пол. Тук, тук.

— А Соланж-то права, — прошептала Катрин, — эта женщина с придурью.

Тук, тук. Стук палки отдавался во всем моем теле.

— Ну, и что вы об этом думаете? Нильс, я же с вами разговариваю!

Кем был мой дедушка? Безумцем, несчастной жертвой или соучастником двойного убийства? Мне никогда этого не узнать.

— Я не знаю, Катрин. Может быть…

Я уже не так слепо доверял своей медицинской энциклопедии с тех пор, как нарвался с диагнозом «шизофрения». Но все-таки мне показалось, что в разделе о паранойе я когда-то читал то, что могло относиться к мадам Лакруа. «Параноик характеризуется упрямой убежденностью в том, что с ним поступают несправедливо. Он то и дело бранит самого себя, но при этом очень обидчив. Он недоверчив, весьма логично интерпретирует факты, при этом их извращая. Он становится невыносим для окружающих и в конце концов начинает всех мучить. Случается, что он даже мечтает разрушить весь мир!»

— Почему бы вам не бросить эту историю, Катрин? — спросил я, когда мы вышли. — Если вы и вправду хотите стать охотницей за тайнами, сосредоточьтесь на ваших изысканиях. Железная Маска, дитя в крепости Тампль, язык этрусков — вот они, настоящие загадки.

— О вкусах не спорят, Нильс. Лично я всегда предпочитала Александру Дюма Жоржа Сименона.

— Да что ж такое вы надеетесь обнаружить касательно мадам Лакруа?

— Соланж убеждена, что ее мать убила ее отца. Между прочим, она думает, что если снизу доверху перерыть весь домик, в котором ее мать жила в Сюрени, можно найти доказательства.

— Почему бы Соланж не сделать этого самой?

— Дом вместе с обстановкой сдан одной старой паре. Это друзья мадам Лакруа.

Я насторожился еще больше. Не нравилась мне эта история.

— Бросьте вы это, Катрин.

— Откройте мой рюкзак, — скомандовала она. — Достаньте портмоне. Взгляните. Там фотография… внутри…

— На которой Жан-Мари? — спросил я тоном, в котором невольно прозвучала придирчивая неприязнь.

Катрин разобрал смех:

— Да нет, глупый вы человек! Другую посмотрите, черно-белую. Это фото отца Соланж.

И Катрин объяснила: она собралась отнести это фото тому колдуну, о котором она мне рассказывала.

— Только не говорите, что он разыскивает пропавших! — взмолился я.

— Во всяком случае у него прекрасная репутация. Вообще-то я все равно собираюсь к нему за материалом для магистерской диссертации. Его зовут Фромон. Его отец, дед и прадед были колдунами.

— Есть в мире темные зоны, Катрин, исчезновения, колдуны, лучше туда не соваться…

— Если вы дрейфите, это ваша проблема. Я не просила вас идти со мной.

Уловки Катрин были такими топорными, что не заслуживали даже разоблачения. Вот почему в конце концов я поехал с ней.

— Вы по-прежнему не водите? — спросила Катрин, садясь за руль.

— Я не люблю машин.

— Ну да, кроме ваших «Динки».

Фромон жил на большой ферме, с виду как крепость, неподалеку от пуатевинских болот. В квадратном дворе, куда мог зайти всякий кто захочет, между стогом скошенной травы и старым, изъеденным ржавчиной трактором поклевывали зернышки несколько кур. Заходя, мы пересеклись с женщиной, которая тут же надвинула глубоко на нос черную шляпку и повернулась к нам спиной.

— Полагаете, она приходила за советом? — спросил я у Катрин.

Я прошел дальше во двор. Все ставни фермы были закрыты. Открытым оставалось лишь окно на двери в кухню, застекленное, но темное, словно мертвое око. Я постучал в его квадратик, раз, другой.

— Никого нет, — сказал я Катрин.

Она подошла и забарабанила в дверь. Тогда до нас донесся отчетливый звук — стул скрипел по полу. Там кто-то вставал. Но дверь по-прежнему оставалась запертой.

— Есть там кто? — крикнула Катрин.

В ответ раздался лязг железа. Это снимали цепочку. Дверь полуоткрылась. Ослепленные белым мартовским небом, мы, оказавшись в совершенно темной комнатке, не разглядели сперва ничего, кроме двух глаз — а точнее сказать, полутора глаз, поскольку левый был наполовину закрыт.

— Вам чего? — хрипло проскрипел голос — ни мужской, ни женский.

— Мы хотели бы видеть мсье Фромона, — ответил я.

— Че-чего вам от него надо?

— Нам сказали, что он разыскивает пропавших.

— Вам наврали, — сказал старик, который несомненно и был мсье Фромоном.

Он собирался было захлопнуть дверь, но Катрин просунула ногу в щель, не дав ее закрыть.

— Да минутку же, — воскликнула она, — сколько вы берете?

Хозяин помолчал.