Владимир Коротеев - Дети лихолетья

— А она даст, тетка твоя?

— Даст! Я у нее самый любимый племянник, — Сова засмеялся и потянул Сережку за рукав.

Хорошо знал и любил Колька Совенков шумный многолюдный базар, возникший вскоре после окончания боев на пустыре рядом с железной дорогой. Интересно было ему потолкаться среди людей, смотреть, что продают. Порой продавали такие интересные вещи, что он только чмокал от восхищения. То трофейный аккордеон, сверкающий никелем и перламутром, то карманные часы с музыкальным боем, то настоящие новенькие детские ботинки прямо на его ногу.

Тут же, рядом, ближе к станции, торговали продуктами: выставляли на прилавки молоко в больших бутылях, рыбу свежую, жареную, сушеную, капусту соленую, семечки подсолнечные; носили в сумках или за пазухой и предлагали осторожно неведомо как добытые целые буханки хлеба, круги колбасы, банки мясных консервов; открыто предлагали водку и табак. Торговали с утра до вечера. И весь день на пустыре стоял ни на секунду не умолкающий шум голосов.

Никакой тетки на базаре у Кольки не было. Но раздобыть еду ему иногда удавалось. Оставив Сережку дожидаться около скобяного ларька, он нырнул в толпу и вскоре вернулся радостный с небольшим куском жареной рыбы.

— Вот, бери, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

Сережка с жадностью принялся есть рыбу, а Колька, прислонившись к стене ларька, вертел головой направо и налево, разглядывая проходивших мимо и толпившихся почти рядом с ними людей. Сережка быстро съел рыбу и спросил:

— Дядька твой, наверное, рыбак, да?

Колька весело расхохотался и, положив руку на плечо Сережки, сказал:

— Обманул я тебя. Серьга. Нету у меня ни тетки, ни дядьки. Мать одна. И то ее дома нет. С поездом уехала.

Сережка недовольно крутнул головой, вытер рукавом губы и сказал сердито:

— Я так и думал, что ты врешь.

— Ну, так что? А если шамать хочется? Тут вон сколько еды. Раз продают, значит, лишняя она у них. Ты-то вот не продаешь?

— Ты-то, я-то, — все еще не сдавался Сережка. — Все равно нехорошо это.

— Пусть нехорошо, — махнул рукой Колька, — лишь бы вкусно было. Гляди, сколько здесь пацанов шныряет. Думаешь, они только еду ищут? — Он наклонился к Сережке и тихо сказал: — Барахло таскают и по карманам лазиют, понял? Звали меня дружить с ними, да я не хочу. Их ведь и в тюрьму посадить могут за это.

— Вот и тебя посадят.

Колька ухмыльнулся.

— Меня — нет. Морду набить могут. Так это лучше, чем с голоду пропадать.

— Ну, ты не пропадешь.

— Конечно, не пропаду, — согласился Колька и предложил: — Пошли. Еще чего-нибудь поищем.

Сережка молча последовал за ним. Колька ловко пробирался сквозь толпу вдоль деревянных рядов. Изредка останавливался, брал с прилавка то яйцо, то сушеную рыбку, нюхал, заглядывал под жабры и небрежно приценивался:

— Сколько просишь, а, тетка?

— А ну положь! — грозно кричала тетка. — Туда же еще, покупатель голопузый.

Колька обижался и огрызался:

— Ты не больно-то обзывайся. — Мстительно добавлял, чтобы слышали окружающие: — Рыбу-то тухлую продаешь, — поспешно отходил.

Сережка еле поспевал за товарищем.

Около горячих пирожков с требухой ребята остановились надолго. Румяные лоснящиеся пирожки в плетеной корзинке, стоявшей на табуретке, так вкусно пахли, что наголодавшиеся не могли уйти.

— Горяченькие с требухой, только с плиты, — бойко шумела круглолицая молодуха в облезлом плюшевом жакете. — Всего лишь десять рублей штука!

— Эх, были бы деньги, — вздохнул Сережка, — всю корзинку б забрал.

Колька толкнул товарища в бок и тихо проговорил:

— Смотри.

— Чего смотреть? — не понял Сережка.

— Вон на тех пацанов смотри, — показал Колька глазами на троих ребят, остановившихся за спиной торговки. — Сейчас гляди в оба. Это те самые…

Пирожки у торговки брали охотно, и она совала десятки то за пазуху, то в боковой карман жакета. Ребята, стоявшие сзади нее, внимательно наблюдали за ее действиями.

Самому старшему было лет двенадцать, младшему лет девять.

Старший остался стоять на месте, а двое других подошли к корзинке и, достав измятую десятирублевку, попросили:

— Выбери нам, тетя, самый поджаренный.

— Вот самый поджаренный, — быстро поддев вилкой пирожок, предложила торговка.

— Нет, не этот, поищи получше.

В это время третий, приблизившись к торговке сзади, быстро запустил руку в боковой карман жакета, тут же выдернул и, сжимая в кулаке комок ассигнаций, нырнул в толпу.

— А-а-ах, паразит! — яростно взвизгнула торговка, бросаясь за ним. Но его помощники будто нечаянно столкнули корзинку с табуретки и с криками «Пирожки, пирожки, тетя, упали!» принялись подбирать и совать за пазуху рассыпавшиеся пирожки. Торговка обернулась и в нерешительности остановилась.

Как по команде кинулись к корзинке Сережка и Колька. Всего несколько секунд потребовалось им, чтобы набрать полные руки пирожков и затеряться в толпе.

Никто не пытался их остановить. Может, потому, что все произошло очень быстро. А может быть, просто никто не захотел их останавливать. Скорее всего, так и было.

Потому что, убегая, Сережка слышал, как одна старая женщина сказала:

— Так ей, спекулянтке, и надо.

Остановились ребята только за станцией, около тупика, забитого сгоревшими вагонами. Залезли под вагон и здесь подсчитали свои трофеи. У Сережки оказалось шесть пирожков, у Кольки пять. Колька тут же все их и съел. Сережка два пирожка понес домой, запрятав их на груди под рубашкой.

Редко видели своего отца Шурка и Вовка. Александр Васильевич уходил на работу чуть свет и возвращался ночью. Иногда пропадал на заводе целыми сутками. Шурка и Вовка прожили в Сталинграде уже две недели, но так и не видели своего бывшего дома, да и города тоже не видели, потому что поселились на самой дальней окраине.

Однажды, проснувшись солнечным воскресным утром, братья увидели отца сидящим на койке с газетой в руке. Вовка толкнул Шурку и прошептал:

— Папка дома, гляди.

— Ага, — тихонько ответил Шурка, протирая глаза.

Александр Васильевич свернул газету, встал и, весело глядя на сыновей, бодро проговорил:

— Проснулась гвардия, — громко скомандовал: — Подъем!

Братья, радостно взвизгнув, мигом соскочили на пол. Отец объявил:

— Умываться, завтракать и — в город!

В вагоне пригородного поезда братья сели к окну, не отрываясь смотрели на проплывающие мимо руины и пепелища. Потом поезд прошел через сильно поредевшие пригородные сады, изрытые траншеями и воронками, снова вдоль пути потянулись разбитые дома, заводы, сожженные вагоны и паровозы.

Когда поезд подошел к станции Ельшанка, Вовка изумленно прошептал: