Виктор Скачков - Сталинградский Гаврош

— Ты мою собаку убил, негодяй!

«Негодяй» глуповато полупал глазами и выскочил из блиндажа.

Вся земля вокруг Генкиного блиндажа была издырявлена оспинками воронок и всевозможных ям того же происхождения, что и воронки. Генка выбрал подходящую и осторожно опустил в нее Вихру. Забросал воронку комьями мерзлой земли. Комья тоже бросал осторожно, как будто Вихре могло быть еще больно… Образовался холмик наподобие могильного. Долго еще сидел над ним Генка, молчаливый и задумчивый. Вихра выросла на его глазах, была ему преданным и надежным другом. Всей своей собачьей душой она любила Генку. Теперь ее нету.

Вскоре случилось то, что должно было случиться и чего с нетерпением все ждали, — немцы капитулировали. Ликовали оставшиеся в живых сталинградцы, ликовали солдаты-победители, ликовал, конечно, и Генка Сиволобов.

К Волге потянулись вереницы пленных немцев. Со своими дружками Мишкой Прихно и Витькой Крыловым Генка бегал по улицам среди развалин и глазел на пленных. Жалкое зрелище. Худые, обмороженные, обмотанные всевозможным тряпьем (лишь бы согреться) мужчины. На ногах огромные нелепые корзины из соломы. Русские люди такой обуви не знали. Ей даже нет названия в русском языке. А солому русские люди использовали на подстилку скоту и частично на корм. В холодные зимы они носили шапки, валенки, полушубки и шубы, а на руках рукавицы из овчины. Тепло и удобно в работе. А немцы все шли. Еще вчера они считали себя непобедимыми. Еще вчера они были грозной силой третьего рейха. Они покорили Европу, за шесть недель разгромили Францию, оккупировали пол-России и дошли до Волги. Да, были, но, как говорится, сплыли… Россия не Европа и не Франция. Россия никогда не любила чужаков, изгоняла их и била, а если точнее, то изгонял их всегда и бил народ русский. Так было и теперь, через 563 года после Куликовской битвы и через 131 год после войны 1812 года. Ни Генка, ни его друзья об этом, конечно, не думали. Они просто радовались освобождению, радовались победе, радовались тому, что вокруг не свистят пули, не рвутся мины и снаряды. А еще грозные вчера вояки-фрицы были жалкими и слабыми людьми, взятыми, как говаривали встарь, в полон. Они шли как призраки, их сопровождали румяные от мороза конвоиры в шапках, белых полушубках и валенках. Вот так-то, господа любители российских просторов, глядите и думайте…

Веселый Мишка Прихно громко сказал Генке:

— Вот бы щас Паулюс поглядел на своих вояк!

Генка смахнул с бровей иней и ответил:

— Еще бы лучше было, если бы их увидел щас сам Гитлерюга.

Мишка рассмеялся и, подойдя к Генке и еще смеясь, сказал ему на ухо:

— Он бы со страху в штаны наклал.

Немцы хмуро косились на смеющихся русских мальчишек. А Паулюс, между прочим, в это время в одиночестве сидел в подвале универмага и ждал представителей Красной Армии, которые должны были его пленить. По его худым, впалым щекам катились скупые мужские слезы. Он пытался их сдержать и не мог. Они невольно катились из глаз. Так он оплакивал свою армию и свою собственную судьбу. Прикрыв глаза, вдруг ясно и четко увидел тот день и тот момент, когда Гитлер назначил его командующим шестой полевой армией.

— С этой армией, генерал, можно небеса штурмовать! — патетически воскликнул Гитлер. При этом он нервно прохаживался перед только что назначенным командующим. Его черные глаза лихорадочно блестели. Уверенность Гитлера передалась и Паулюсу. Тогда и ему казалось, что на свете нет силы, которая могла бы противостоять шестой полевой армии и что с ней действительно можно небеса штурмовать. А сейчас он прошептал:

— Но только не Россию, мой фюрер.

Положил на стол пистолет и солдатскую книжку.

Адъютант армии Вильгельм Адам уже успел вписать в нее новое звание командующего — генерал-фельдмаршал. А пистолет ему недавно прислал Гитлер с намеком на то, что он покончит жизнь самоубийством.

— Нет, такого удовольствия я ему не доставлю, — прошептал Паулюс. Поднявшись над столом, вслух сказал: — Да, только не Россию.

За дверью послышались нечастые четкие шаги. Паулюс достал платок и торопливо вытер лицо. Ему очень не хотелось, чтоб его увидели плачущим.

Генкина жизнь дала трещину. Даже больше — она развалилась, как разваливается дом от прямого попадания бомбы. А случилось вот что: открылось, что Генкин отец скрыл возраст старшего сына Димки, записав в паспорте год его рождения не 1925, а 1927-й. Прошло следствие, а потом — суд. Отцу дали восемь лет тюрьмы, а Димке — пять. Вскоре Димку отправили в штрафной батальон. Генка остался один как перст — ни отца, ни матери, никого.

Генка уцелел, выжил, когда шла битва, уцелел, таская под пулями из Волги воду, уцелел, лазая по развалинам в поисках съестного. Теперь битва закончилась, никто не стреляет. Но как жить теперь, как уцелеть, когда постоянно хочется есть, а есть нечего? Холодная и голодная зима кончилась. Пришла весна, принесла тепло, но не утолила голод. А тебе четырнадцать лет, и твой организм растет и требует постоянно материальной подпитки, чтобы расти, укреплять кости и наращивать, как говорят анатомы, мышечную ткань. Деревенские мальчишки в это время ловят сусликов, варят и жарят их, уплетая за милую душу и заедая желудевой пышкой. В городе суслики не водятся и желуди не растут…

…Генка отчаянно голодал. А на улице май, тепло и солнечно и разрушенный мертвый город. Но мертвым город все-таки не был, он начинал оживать: разбирались и расчищались завалы, начинали восстанавливать заводы, возвращались уцелевшие жители.

Генка знал, что в хуторе Дёмкин Калачевского района живет тетя Дуся, родная сестра матери. А не махнуть ли к ней? Эта мысль все чаще посещала его и согревала робкой надеждой. Но жива ли тетя Дуся? Ведь там тоже были бои, была война, были немцы. И как к ней добраться?

…До Ложков Генка добирался на крыше вагона. Рваная рубашонка и такой же рваный пиджачишко — промерз до костей, но до Ложков все-таки добрался. От Ложков до Дёмкина двенадцать километров. Генка эту дорогу знал. Ориентиром служил так называемый Дон-мост, железнодорожный мост через Дон, построенный еще при царе. Это был большой и красивый мост. Через него ходили поезда до Лихой, Морозовска и далее на юг. Мост взрывали наши, когда отступали. Потом взрывали немцы. Теперь его восстанавливали наши войска. Впереди еще много, очень много было войны, и этот мост стратегического значения был, как говорится, нужен позарез. Не случайно его энергично и в спешном порядке восстанавливали.

Не доходя до моста, Генка должен был свернуть налево и прямиком до Дёмкина. Он уже издали видел мост. Сквозь гулкую тишину услышал голоса, всевозможные стуки, удары о железо. Перед ним лежала красивейшая пойма Дона, и ничего не напоминало о войне. Война была далеко и катилась на запад. Над кромкой леса виднелись меловые кручи донского побережья.