Р. Паласио - Глава Джулиана

«Тут тебя найдут, — сказал он. — Следуй за мной».

И я пошла за ним, трясясь от ужаса. Мы пробрались к задней стене церкви, где была крипта, — я никогда там раньше не была, Джулиан! И мы ползли по крипте, чтобы немцы не увидели нас через окна. Они всё еще нас искали. Я слышала, как они нашли Ракель. Она кричала во дворе, когда ее уводили. Бедная Ракель!

Турто привел меня в подземелье под криптой. Мы спустились, наверное, на тысячу ступенек. Как ты можешь себе представить, для Турто это было не просто, с его ужасной хромотой и двумя палками, но он перескакивал через две ступеньки сразу, оглядываясь, чтобы проверить, успеваю ли я за ним.

Наконец мы дошли до какого-то коридора. Такого узкого, что, чтобы протиснуться по нему, нам приходилось передвигаться боком. И потом очутились в канализации, Джулиан! Я это, конечно, сразу поняла по запаху. Мы брели по колено в сточных водах. Можешь представить, какой там стоял запах. Вот уж досталось моим красным туфелькам!

Мы шли всю ночь. Было так холодно, Джулиан! А Турто бы таким добрым. Он отдал мне свое пальто. Это был на тот день самый благородный поступок, который кто-либо совершил для меня. Он тоже замерзал, но отдал мне свое пальто. А мне было так стыдно из-за того, как я раньше себя с ним вела. О, Джулиан, мне было очень стыдно!

Она закрыла рот ладонью и сглотнула. Потом допила вино и налила себе еще бокал.

— Канализация вела в Даннвилье, маленький городок километрах в пятнадцати от Обервиля. Мама и папа всегда избегали его из-за запаха: парижская канализация вытекала тут в огороды, сады и поля. Мы даже яблоки из Даннвилье не ели! А Турто тут жил. Он привел меня к себе домой, мы помылись водой из колодца, а потом он отвел меня в сарай на заднем дворе. Обернул меня в лошадиную попону и сказал ждать. И отправился за своими родителями.

«Нет! — молила я. — Пожалуйста, не говори им!» Я была так напугана. И боялась, что они позовут немцев, когда меня увидят. Знаешь, я же раньше ни разу их не видела!

Но Турто ушел и через несколько минут вернулся с родителями. Они глядели на меня. Наверное, та еще картина: я была вся мокрая, дрожала. Мать, Вивьен, обняла меня, чтобы успокоить. О, Джулиан, эти объятия были самыми теплыми объятьями в моей жизни! Я рыдала на груди этой женщины, потому что уже знала, знала, что больше никогда не буду плакать на груди своей собственной мамы. Я просто чувствовала это своим сердцем. И оказалась права. Они забрали маму в тот же день, когда и всех остальных евреев нашего городка. Папа-то был на работе, его предупредили, что идут немцы, и ему удалось бежать. Его тайно переправили в Швейцарию. Но маму депортировали в тот же день. В Аушвиц. Я больше никогда ее не видела. Любимая моя мамочка!

Тут она глубоко вздохнула и покачала головой.

Бабушка помолчала несколько секунд. Она смотрела перед собой так, будто вся эта история снова разворачивалась перед ее глазами. Теперь я понимаю, почему она раньше никогда об этом не рассказывала: ей было слишком тяжело.

— Семья Турто прятала меня в сарае два года, — медленно начала она. — Хотя они очень рисковали. Нас в буквальном смысле окружали немцы, и у французской полиции в Даннвилье были большие штабы. Но каждый день я благодарила создателя за сарай, который теперь стал моим домом, еду, которую Турто удавалось мне добывать, — даже когда ее вообще было трудно найти. Люди в то время голодали, Джулиан. Но меня все равно кормили. Эту доброту я никогда не забуду. Быть добрым — это всегда храбрость, а в те дни такая доброта могла стоить тебе жизни.

Тут глаза у бабушки стали влажными. Она взяла меня за руку.

— Последний раз я видела Турто за два месяца до освобождения Франции. Он принес мне немного супа. Это был даже не суп. Вода, а в ней немного хлеба и лука. Мы оба так исхудали. Я была в лохмотьях. Ах, мои красивые одежки! Но несмотря ни на что, нам с Турто удавалось смеяться. Мы смеялись и над тем, что происходило в нашей школе. Я-то, конечно, больше не могла там появляться, но Турто ведь ходил туда каждый день. А по вечерам рассказывал мне всё, чему научился, чтобы я не поглупела. Он рассказывал и о моих старых подружках, о том, как они поживают. Они все, конечно, по-прежнему его игнорировали. А он никогда никому не выдал, что я еще жива. Никому нельзя было об этом знать. Никому нельзя было доверять!.. Турто был превосходным рассказчиком и часто меня смешил. Еще он прекрасно умел имитировать голос и мимику разных людей, и у него были смешные прозвища для всех моих друзей. Представь только, Турто смеялся над ними!

«Я и подумать не могла, что ты над нами потешаешься! — сказала я как-то. — Все эти годы ты, наверное, смеялся и надо мной тоже!»

«Смеяться над тобой? — ответил он. — Никогда! Я был в тебя влюблен и никогда над тобой не смеялся. А кроме того, я потешался только над теми, кто надо мной издевался. А ты никогда надо мной не издевалась. Ты просто меня игнорировала».

«Я звала тебя Турто».

«И что с того? Все меня так звали. И мне правда все равно. Мне нравятся крабы!»

«О, Турто, мне так стыдно!» — ответила я и, помню, закрыла лицо обеими руками.

И сейчас бабушка закрыла лицо обеими руками. Я видел старые пальцы, выступающие вены, но представил красивые руки юной девушки, которой было стыдно много лет назад.

— Турто взял мои руки своими, — продолжала она, медленно убирая руки от своего лица. — И держал их несколько мгновений. Мне тогда было четырнадцать лет, и я еще ни разу не целовалась, но в тот день он поцеловал меня, Джулиан.

Бабушка закрыла глаза. И глубоко вздохнула.

— После того как он поцеловал меня, я сказала ему: «Я не хочу больше звать тебя Турто. Как твое имя?»

Бабушка открыла глаза и посмотрела на меня.

— Угадай, что он ответил? — спросила она.

Я поднял брови, как бы говоря: «Мне-то откуда знать?»

А она снова закрыла глаза и улыбнулась.

— Он сказал: «Моя имя Жюлиан».

— Ого! — закричал я. — Так вот почему ты папу назвала Жюлианом?

Все его звали Жюль, но настоящее-то имя его было Жюлиан.

— Да, — кивнула она.

— А меня назвали в честь папы! — вопил я. — То есть и меня назвали в честь этого парня! Круто!

Она улыбнулась и провела рукой по моим волосам. Но ничего не сказала.

Потом я вспомнил, как она говорила: «Последний раз я видела Турто…»

— Так что же с ним случилось? — спросил я. — С Жюлианом.

И тут же по ее щекам потекли слезы.

— Его забрали немцы, — сказала она. — В тот самый день. Они решили еще раз прочесать город. Германия уже проигрывала войну, и они прекрасно это понимали.

— Но… Он же даже не был евреем!

— Его забрали, потому что он был увечным , — выдавила она сквозь рыдания. — Я помню, помню, что это плохое слово, но другого по-английски я не знаю. Он был инвалид . Это французское слово. Они забрали его, потому что он не был совершенным . — Она практически выплюнула это слово. — В тот день они увели всех несовершенных. Устроили чистку. Забрали цыган. Сына сапожника, который был… умственно отсталым. И Жюлиана. Моего турто . Посадили его в телегу с остальными. И отвезли его на поезд в Дранси. А оттуда — в Аушвиц, как мою мамочку. Позже мы услышали от кого-то, кто спасся из Аушвица, что его сразу отправили в газовую камеру. И вот так, внезапно, его не стало. Моего спасителя. Моего любимого Жюлиана.