Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

— Что делать, вожак? — закричали кругом. — Куда нас завел?

Ванька поднял топор над головой и качнул им в сторону крепости.

— Спасенье одно! — громко сказал он. — Будем пробиваться! — Он схватил левой рукой Мишу Попова за рукав и тихо сказал ему: — Мишка, друг, заклинаю, Гараньку моего, приемыша, выручай! Слышишь?

— Выручу. Скорее сам сгину, чем его оставлю!

Гаранька, которому Ванька Голый велел ни на шаг не отставать от Миши Попова, понял, что отряд, так удачно начавший вылазку, погибает. Сзади настигает конница, дорогу к крепости преградили пехотинцы.

— За мной, братцы! — завопил Ванька Голый, и русский отряд отчаянно кинулся на прорыв.

Когда воеводам, которые находились в съезжей избе, доложили, что сотни сидельцев пошли на вылазку, князь Долгорукий возмутился.

— Как это пошли на вылазку? Может быть, ты приказал? — спросил он второго воеводу Алексея Голохвастова.

— Не приказывал.

— Вот они, новоявленные стрельцы! — язвительно сказал князь Долгорукий. — Взяли и самовольно ушли, будто нет никакого запрета покидать крепость без воеводского приказа. Ну да их быстро проучит Сапега!

Голохвастов поднялся и пошел к выходу:

— Надо помочь мужикам, как бы они не зарвались. А ратному делу лучше мы сами их поучим.

Воеводы велели позвать стрелецких голов и поднялись на колокольню Духовской церкви. Справа за Житничной башней расстилался дым от трех горящих неприятельских времянок. По тому, как на Красной горе вдруг затрещали ружейные выстрелы, воеводы определили, что лазутчики напали на расположенные там батареи. Дерзкая вылазка, кажется, оказалась удачной.

Воеводы разделили полк на три отряда. Один, наиболее многочисленный, во главе с Внуковым и Бреховым должен был помочь мужикам, которые сражались на Красной горе, второй — напасть правее Красной горы на заставы Сапеги за Конюшенным двором и на Княжем поле с северо-западной стороны монастыря и третий — снова захватить заставы на капустном огороде.

Открылись Конюшенные ворота, и три стрелецких отряда быстрым шагом вышли из крепости.

Вдали, сразу за Глиняным оврагом, стрельцы увидели конных и пеших людей в синих и красных кафтанах с саблями и копьями, которые, окружив отряд русских, теснили и поражали их.

— А ну, ходу! — приказал Внуков и сам перешел на бег.

За ним топали сапогами стрельцы с саблями, бердышами, боевыми топорами и ружьями в руках. Окружавшие русский отряд сапегинцы увидели приближавшихся стрельцов и отхлынули в сторону. Русские вырвались из окружения и, соединившись со стрельцами, стали поспешно отступать к крепости.

По нестройным рядам отступавших метался Ванька Голый, искал Гараньку. Вдруг увидел, кинулся, расталкивая стрельцов, схватил его.

— Живой, — сказал он прерывающимся голосом.

— А где мой братец? — раздался голос Данилы Селевина. — Куда он девался, никто не знает?

Ему ответили, что Оска только что отстал от отряда, когда они шли через овраг, сказав, что хочет разыскать раненого брата.

— Да у меня даже царапины нет! — удивился Данила и побежал обратно, чувствуя, как беда начинает кружить ему голову.

Вот и овраг, он несколько раз споткнулся, выбираясь из него, и заметил на поле Оску, который торопливо шел к Красной горе, в сторону от крепости, догоняя пехотинцев Сапеги.

— Оска, назад! — закричал он каким-то упавшим голосом.

Оска оглянулся и, узнав брата, прибавил шагу.

— Вернись, братец, — просил Данила, — вернись! Что же ты делаешь, что ты делаешь!

Воеводы считали, что оборона началась неплохо: долго и упорно стрельцы отстаивали мельницу, отбили 30 сентября общий штурм и приступ в ночь с 13 на 14 октября, удачной получилась вылазка 19 октября, стены хорошо выдерживали беспрерывный обстрел, пороху достаточно, правда, съестные припасы расходовались гораздо быстрее, чем предполагалось, потому что беженцев скопилось в крепости намного больше, чем рассчитывали.

Но было отчего задуматься. Взять ту же мельницу. Не зря ведь Лисовский положил за нее двенадцать своих солдат? Не зря. Но для чего? Из монастыря не видно, что они делают под горой. А надолбы? Зачем им понадобилось закрывать разрыв, оставленный троицкими сидельцами в линии надолбов напротив Красных ворот, укреплять оборону противника? Ясно, что здесь какой-то тайный умысел. Потом этот случай с перебежчиком позавчера. Он был на капустном огороде с жолнерами, а когда побежал к крепости, крича по-русски, чтобы не стреляли, у него, мол, важные вести для русских воевод, ему вдогонку выстрелили и ранили. Бедняга разевал только рот, а сказать ничего не успел — умер на руках, унес важную весть с собой в могилу.

Послышался топот сапог, и к воеводе Голохвастову ввалились Никон Шилов, Иван Суета и Степан Нехорошко. Перед ними шел измазанный с головы до пят, одетый в голубое, пан, за ним мальчонка лет двенадцати.

— Крупную птицу уловили! — выпалил Степан, блестя глазами. — Ротмистра польского, того самого, что мельницу у нас воевал! И мальца заодно взяли, отбивался, как звереныш!

Это был Иван Брушевский, в изорванном голубом мундире, один глаз его весь заплыл сливовым синяком, который казался темнее в полумраке съезжей избы. Воевода вызвал толмача, худого человека средних лет.

— Кто этот паренек? — негромко спросил воевода у ротмистра, и толмач быстро перевел.

— Янек. Он у меня служил посыльным.

— Откуда взялся?

— Его отец — мужик из-под Кракова, отдал его мне, чтобы остальных своих детей легче было прокормить.

Воевода велел отвести мальчонку в поварню, дать ему согреться и поесть.

Янека увели.

— А ты ведь дрожишь, воин, — медленно проговорил Голохвастов, — видно, за душой у тебя немалые грехи, видно, нашкодил на нашей русской земле?

Только на секунду замешкался ротмистр. Воевода встал и грубо схватил Брушевского за плечи:

— Смотри, не вздумай лукавить! Говори, что знаешь о замыслах Сапеги и Лисовского! Ну!

И Брушевский решил кое-что выдать, раз уж стряслась такая беда, что он попал в плен. Он сказал:

— Подкоп.

Воевода отошел от ротмистра, сел. Итак, подкоп, как он и думал, чего больше всего опасался. Страшнее для сидельцев нельзя ничего придумать… А может быть, уже и бочки закатывают с порохом в подкоп или даже ход забивают…

— Где подкоп? Когда думают взрывать?

Брушевский немного овладел собой.

— О подкопе мне доверительно сказал пан Лисовский, но где его роют и когда будут взрывать, не знаю.

— Что сказал тебе Лисовский, когда, где?

— Мы долго штурмовали и не могли взять мельницу на Кончуре; правду сказать, я людей берег, иначе небольшой гарнизон мельницы был бы уничтожен самое большое за полдня. Шестнадцатого октября вечером меня пригласил к себе пан Лисовский. Он был вежлив, что не похоже на этого грубого мужлана, и высоко оценил наше рвение. Это была беседа двух мужей, взаимно признающих воинские заслуги…