Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

— Под Пятницкую башню.

— А сможешь показать, где лаз начинается?

— Показать-то можно, да кругом охрана, а вы одеты необычно, я в темноте и то разглядел.

— Ничего, авось обойдется!

— Ну пошли, коли так.

Они снова спустились в овраг. Чаще попадались жолнеры, внимательно вглядывавшиеся в небольшой отряд, спокойно шествовавший по тропе. Изредка их окликали, тогда казак называл пароль, и их беспрепятственно пропускали.

Наконец казак остановился.

— Здесь, — выдохнул он.

В отвесной стене овражного ската темнела овальная дыра высотой почти в рост человека.

Повелительный голос что-то резко прокричал. И тут же по-русски:

— Эй, кто тут шатается?

— Свои.

— Пароль.

— Крест и меч!

— То-то. Чего здесь околачиваешься? Иди, пока пулю не съел. Нам велено стрелять после первого окрика. Могу недослышать.

Быстро отошли, выбрались из оврага и, хоронясь в ложбинках, приблизились ко рву перед крепостью. Казак шел с ними. Опасаясь, что какой-нибудь стражник пальнет невзначай с перепугу по своим, заранее предостерегающе прокричали. Их пропустили через ров, надолбы, и они вошли в ворота Красной башни.

Слух о том, что подкоп ведется под Пятницкую угловую башню и что поляки намереваются заложить бочки с порохом в подкоп на Михайлов день (восьмое ноября), до которого оставалось всего четыря дня, с быстротой молнии облетел крепость. Никогда еще опасность не была так велика: ведь предупредительный глубокий ров, стоивший таких больших трудов троицким сидельцам, как раз обрывался сразу за Красной башней, не доходя до Пятницкой.

И вот теперь тревожная весть подняла всех на ноги до света. Те, кто поставили времянки около этой башни, кинулись прочь, не слушая никаких увещеваний. Растрепанные женщины с детишками на руках выбегали из жилищ в осенний мрак, за ними мужики волокли немудреный скарб. Скоро все скучились в противоположном углу крепости, дрожа от холода и страха, не понимая, что происходит, заплакали дети, заголосили женщины. Сердито закричали на них мужчины, но утихомирить не могли. Плач разрастался, усиливался. И так громко раздавался вой, что его услышали во вражеском стане. Испуганные, просыпались привыкшие ко всему воины, недоумевая, то ли во сне привиделось нехорошее, то ли наяву все это происходит. Над темным монастырем то затихая, то вновь усиливаясь, витал вой. И забытый страх закрадывался в зачерствевшие души завоевателей.

За три часа до рассвета 9 ноября бесшумно раскрылись четверо ворот крепости: потайные ворота, открытые у Сушильной башни, Красные ворота, ворота Погребной и Конюшенной башен. В полном молчании из них стали выходить небольшими группами русские ратники. Они прятались во рвах и углублениях. Ночь выдалась темной, удалось выйти незаметно. Удар должны были нанести сразу в трех направлениях: отряд Ивана Внукова — в сторону Подольного монастыря с целью уничтожить подкоп; отряд Ивана Есипова затаился у Пивного двора и нацеливал удар через плотину Келарева пруда на гору Волкушу; его должен был поддержать Иван Ходырев со своими людьми, обойти лагерь Лисовского на горе Волкуше и ударить с тыла.

Стрельцы Ивана Внукова сидели в глубоком рву за надолбами и дрожали от холода и возбуждения.

— Во холодище, — прошептал Степан Нехорошко, — того и гляди, к окопу примерзнешь!

Забрезжило. В предрассветной тишине звонко ударил сполошный колокол на Духовской церкви, и стрельцы кинулись вперед.

Навстречу им загремели ружейные выстрелы. Загрохотали пушки.

Степан Нехорошко первым добежал до рва, который начинался возле разбитой мельницы, и, крича, размахивая саблей, спрыгнул вниз. Ему навстречу кинулся человек в синем кунтуше и железном шлеме, с саблей в руке, но в ров спрыгнул перед ним бородатый мужик и махнул топором. Человек упал. Степан побежал по рву. За ним, бешено крича, мчались стрельцы. Вот и вход в подкоп. Охранявшие его лисовчики, увидев стрельцов, побежали. Бородатый мужик с топором обернулся, и Степан узнал Никона Шилова.

— Я пойду в подкоп, — сказал, задыхаясь от бега, Никон. — Бочки с порохом перетащу поближе к выходу, потом их взорвем!

— Я с тобой, — торопливо сказал щуплый на вид мужичок, бросаясь за ним. Это был односельчанин Никона Шилова, которого звали Слотой. Настоящее его имя забыли, а вот прозвище, взявшееся неизвестно откуда, прочно прилепилось к нему.

Подошел запыхавшийся стрелецкий голова Иван Внуков.

— Погоди, Никон! — закричал он, доставая из-за пояса пистоль и протягивая его крестьянину: — Возьми, сгодится!

Никон сунул пистоль за пояс и, нагнувшись, полез в подкоп.

Узнав, что русские захватили подкоп, Лисовский пришел в неистовство. Он бросил в бой все силы. Тысячи конных и пеших лисовчиков двинулись против двухсот русских стрельцов и казаков, усиленных четырьмя сотнями вооруженных крестьян.

Перебегая от дерева к дереву, пешие лисовчики приближались к рву, укрываясь от пуль. Вдруг с тыла на русских налетел отряд конных лисовчиков, примчавшихся по Московской дороге.

Иван Внуков успел вывести часть своего отряда из рва. По его команде стрельцы встали плечом к плечу, выставив пики, бердыши и рогатины. С гиканьем подскочили конники, выстрелили из легких рушниц и врезались в стрелецкие ряды.

Степан Нехорошко стоял рядом с Иваном Внуковым.

— Держись, братцы! — громко закричал Внуков и вдруг упал на землю — пуля попала ему прямо в сердце.

Тут же пешие лисовчики ворвались в ров.

Тем временем в подкопе Шилов зажег свечу, и они со Слотой двинулись по тесному лазу. В конце лаза увидели склад пороховых бочек, уложенных в два ряда. Одна с вытащенной затычкой валялась перед складом, видимо, из нее хотели сыпать пороховую дорожку для взрыва, но не успели.

Вставив затычку, мужики покатили тяжелую десятипудовую бочку к выходу, который слабо светился вдали. Оставили ее шагах в пятидесяти от входа, побежали обратно. У склада, напрягши все силы, с трудом скатили сверху другую бочку.

Забыв обо всем, Никон и Слота перекатывали бочки в полутьме подкопа, укладывая их тесно одну к другой. Вот и последняя. Мужики пробрались мимо уложенного ряда бочек и из ближней к выходу снова вытащили затычку. Черной струей посыпался порох.

Вдруг стрельба снаружи усилилась, и в подкопе послышалась незнакомая возбужденная речь, прогремел выстрел, и пуля врезалась в земляной свод подкопа возле головы Никона, осыпав его землей. У входа злобно на кого-то заругались. Пуля могла взорвать порох.

Никон выдернул пистоль из-за пояса, взвел курок.

— Эх, не успели! — сказал он.

— Стреляй, Никон! — крикнул Слота.

И в тот момент, когда настигли их, грянул выстрел.

Перед Пятницкой башней земля мгновенно вспухла, порвалась, сверкнули языки пламени, и тяжелый взрыв потряс всю крепость до основания. Туча земли, камней, обломков бревен взлетела вверх, обрушиваясь и на лагерь лисовчиков, и на крепость. Дохнуло горячим вихрем.