Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

Камни и комья земли, поднятые взрывом, загремели по шатровой крыше Красной башни, с верхнего яруса которой воеводы Долгорукий и Голохвастов напряженно смотрели через узкие бойницы на поле битвы.

Когда дым рассеялся, они увидели мощную Пятницкую башню. Она по-прежнему гордо возвышалась над стенами — неприступная, ощетинившаяся пушками, грозная опора крепости.

— Вот они, русские люди! — воскликнул воевода Алексей Иванович, обращаясь к князю Долгорукому.

— Ну, Алексей Иванович, это удача великая! — Князь Григорий Борисович был взволнован. — Подкоп обрушен! Велю щедро одарить славных героев деньгами и подарками!

— А ведь не все знают о нашей победе, — сказал Голохвастов, — надо известить: на нашей улице праздник!

Вскоре зазвенел колокол на Духовской церкви, потом зазвучал мощный голос Успенского собора, затем Троицкого. Над полем брани поплыл звон колоколов, возвещающий о подвиге троицких сидельцев.

К полудню русские отряды вернулись в крепость. Стрельцы уносили с собой захваченное в бою оружие: тяжелые пищали — их несли на плечах по два стрельца, — самопалы, рушницы, копья, палаши, сабли…

Изрытое поле между Пятницкой башней и мельницей было покрыто убитыми русскими и лисовчиками. Шагах в ста от башни зияла огромная воронка от взрыва.

На полотняных носилках и просто на руках несли тяжелораненых и убитых. По молчаливой толпе тихим вздохом шелестели имена:

— Иван Внуков, Борис Рогачев… Иван Есипов — живой еще… Меркурий Айгустов…

Кровавый выдался день — 9 ноября. В бою защитники потеряли убитыми сто семьдесят четыре человека и ранеными шестьдесят шесть.

Через неделю после того как троицкие сидельцы взорвали подкоп под Пятницкую башню, обстрел крепости прекратился. Осаждавшие монастырь войска были отведены из окопов и укреплений в теплые землянки, сохранившиеся и вновь построенные избы села Клементьева и Служней слободы. Лисовский с небольшим отрядом отправился на север завоевывать для тушинского царя новые города и села.

Поздняя осень.

Гаранька сидит рядом с Янеком, прислонившись спиной к теплой печке.

Мужики заняты своими обычными делами. Ванька Голый старательно пришивает заплату на прохудившемся валенке. Петруша Ошушков сосредоточенно скручивает из пеньки толстую веревку для осадных нужд. Крутить веревку — дело нужное, но кропотливое, а тут Петруша вдруг сам вызвался. Афоня Дмитриев негромко рассказывает о заморских теплых странах, где будто бы не бывает зимы.

На месте Никона Шилова устроился Гриша Брюшин, молодой монах, который твердо решил покончить со своим монашеством, уйти после окончания осады в ремесленники или в стрельцы.

Монастырские старцы ополчились против него за то, что он стал проповедовать взгляды Нила Сорского, Матвея Башкина и Феодосия Косого, известных тогда еретиков. Однажды в трапезной он затеял богословский спор с дьяконом Гурием Шишкиным и в присутствии всей монастырской братии принялся хвалить этих еретиков и срамить монахов, упрекать их за лень, пьянство и обжорство. И с большой похвалой, дружелюбно отозвался о Феодосии Косом, который называл церковные книги собранием нелепых басен, иконы — деревянными идолами, а монашество — ханжеством, осудил рабство и сам отпустил своих холопов на волю, порвав все кабальные грамоты. Когда же молодой монах, волнуясь, потрясая руками, стал громко повторять слова Феодосия Косого о том, что Христа выдумали попы и никакой он не бог, что смешно верить в бессмертие души, как и в чудеса, нельзя устраивать гонения на иноверцев, ибо православная вера не лучше католической или любой другой, а все люди равны, тут старцы, попы и дьяконы дружно заткнули уши руками, отказываясь слушать еретические речи, и прогнали его из трапезной.

Григорию, конечно, пригрозили карами небесными, а также земными, сказали, что лишат монашеского чина, а он в ответ говорил, что и сам уйдет из монастыря, из этого, как он съязвил, «гроба для живой души».

Не удивительно, что Гриша Брюшин сразу сблизился с Афоней Дмитриевым, бывшим безместным попом. Оба порывистые, несдержанные, острые на язык, ненавидевшие церковное и монашеское лицемерие, они и внешне немного были схожи: небольшого роста, худощавые, тонколицые.

Холодно в избе и скучно. Гаранька давно бы убежал: куда веселей походить по крепости, заглянуть в кузню, в поварню к деду Макару, да Янек сегодня какой-то вялый. Все не хочу да не хочу. Он тронул его за руку. Рука оказалась необычно горячей, вялой. Янек сидел, уткнув голову в колени.

— Ты чего? — спросил Гаранька.

Янек потрогал голову:

— Болит, гораздо болит, и рот! Плохо! — Он с трудом поднялся, вышел. Его стало тошнить.

Гаранька побежал за лекарем.

Старый, бородатый лекарь внимательно осмотрел Янека, велел ему открыть рот, недовольно покачал головой, увидев сильно распухшие десны, покрытые белыми язвами.

— Заболел отрок, — сказал он. — Сколько людей болеет от тесноты, гнилой воды и скудной пищи! Многие сотни.

Он вынул фляжку с хлебной водкой, смочил тряпицу и стал натирать десны стонущему Янеку, приговаривая, чтобы терпел. Потом потер луковицу на терке, отжал сок над чашкой и дал выпить. Отжатой кашицей снова долго натирал десны. Из небольшого кувшинчика налил в чашку горьчайший полынный отвар и дал выпить.

После этого лекарь велел его чаще поить горячей водой с малиновым вареньем, если оно найдется, два раза в день — настоем полыни и натирать десны тертым луком. И оставил одну луковицу.

По указанию воевод лук давали только больным и больше никому.

Ночью, когда Янек начинал стонать, Гаранька просыпался, нащупывал рукой в темноте чашку, давал ему пить, заботливо поправлял на нем дерюжное одеяло и овчинную шубу. К утру Янек забылся тяжелым беспокойным сном. Заснул и Гаранька.

Разбудил его жалобный стон Янека. Гаранька с трудом поднялся на лежанке, шуба сползла ему на колени. На лавке около его друга сидел с хмурым, озабоченным лицом Ванька Голый.

— Полегче ему не стало? — спросил с надеждой Гаранька.

— Вроде бы легчает, — ответил неопределенно Иван. — Луку бы достать или чесноку, быстро бы его вылечили.

Но лука и чеснока в крепости не было. Зимние запасы кончились. В поварне у деда Макария удалось выпросить еще две маленькие луковки. Их хватило на день. А потом Янеку опять стало хуже. Он не мог ничего есть, и его только поили водой и полынным отваром. Гаранька привел из поварни пленного поляка, чтобы присматривал за Янеком.

На следующий день Гаранька снова отправился в поварню, но вернулся ни с чем. И тогда, глядя на мучившегося Янека, решил, что надо ему идти на луковый огород. Он взял небольшую железную лопатку, мешочек и, сказав пленному, что уйдет ненадолго, вышел из избы.