Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

Воевода не вытерпел.

— Ротмистр, дело говори!

Брушевский пересилил себя.

— Пан Лисовский просил меня поскорее взять мельницу. «Это очень важно для всего нашего замысла», — сказал он. Тогда я посмеялся и пошутил: «Разве муки не хватает у католического воинства?» А Лисовский сказал: «Брушевский, боевой друг мой и соратник. Тебе я открою военную тайну. Ты заметил, от мельницы идет ложбинка к Нагорному пруду?» — «Заметил», — ответил я. «А видно ли ее из монастыря?» — «Нет, не видно». — «И она тянется вдоль стены. Если ее углубить, то отсюда можно вести подкоп под любую башню восточной стены. Но ты, Брушевский, не спрашивай, под какую, и забудь этот разговор». Вот все, что я знаю.

Пан Брушевский лукавил, ему известно было больше: и что подкоп наполовину пробит под Пятницкую башню, и что через двадцать дней будет подожжен фитиль, и что уже отобраны в особый отряд взрывников самые надежные люди…

— Еще что говорил Лисовский?

— Еще он хвалился взять замок и сжечь его, а господ и их слуг предать пыткам и казням.

— Сдается мне, Брушевский, что ты свои мечты раскрываешь, — мрачно проговорил воевода.

— Если пана воеводу раздражают дословные выражения Яна Лисовского, я могу не передавать их.

— Коварен ты, шляхтич, умеешь искусно лгать, вот и своих обвел вокруг пальца: присягал на верность, а тайну воинскую выдал да и мне как будто голову морочишь…

Сердце у ротмистра упало.

— Помилуй, пан воевода, одну правду тебе говорю!

— Ну ладно, что еще сулит нам Лисовский?

— Взяв замок, он предполагает стоять здесь год или два, пока Москву не возьмет царь Димитрий…

— Хватит, поместите его… — Воевода чуть помедлил, пытливо вглядываясь в Брушевского, — в Пятницкую… нет, в Житничную башню!

На лице пленника не отразилось ни радости, ни испуга. И воевода подумал, что ротмистр, видно, и впрямь не знает, под какую башню ведется подкоп. Оставляя грязные следы на полу, Брушевский равнодушно и покорно шел чуть впереди стрельца.

Возле поварни орава детворы, многие — с матерями. Вдали изредка бухают пушки, и все с опаской посматривают в ту сторону, как бы не залетело ядро. Они заходят в распахнутые двери и направляются в трапезную, усаживаются за столы, уставленные глиняными мисками с капустными щами, большими ломтями черного хлеба. Это ежедневный обед, который устраивают для детей в крепости. Монастырский слуга Макарий должен был кормить не только всю братию, но и сидельцев. Он и другие монастырские слуги, работавшие в поварне, валились с ног от усталости, но всех обеспечить едой были не в силах. Тогда для поварни приспособили еще два дровяных сарая, которые находились рядом.

Поварня помещалась в северной части монастыря, возле кузнечной башни, рядом с оружейной палатой и кузницей. В ней были кухня, пекарня и трапезная, а в подвалах — ручные мельницы. Для помощи монастырским слугам воеводы перевели в поварню сорок пленных поляков и литовцев. Они здесь работали, здесь и питались.

Сегодня Гаранька опоздал. Запыхавшийся, вбежал в трапезную. Макарий поманил его пальцем, усадил напротив себя. Рядом, за такими же столами, расположились пленные.

Получив свое, Гаранька быстренько стал есть щи деревянной ложкой.

Опять открылась дверь, и вошел стрелец с озябшим мальчиком в непривычной одежде. Все повернулись и посмотрели на него. Стрелец подошел к Макарию.

— Вот малец ихний, — он махнул рукой в сторону пленных. — Янеком зовут. Воевода велел взять и накормить.

Макарий встал, взяв мальчонку за холодную руку, усадил рядом с собой, напротив Гараньки. Пригласил и стрельца отобедать.

— Дедушка Макар, а он кто? — спросил Гаранька.

Янек взглянул на него настороженно.

— Он человек, как и ты.

— Как и я? Да он ведь латинской веры, а мы православные. Он даже перекрестился не по-нашему.

— Все люди, Гаранька, он не виноват, его так научили.

Пленные, которые сидели за соседними столами, внимательно смотрели на них. Невысокий пленный в длинном голубом кафтане жолнера, обсыпанном белой мукой, в обтрепанной шапке, подошел к Янеку. Они заговорили. Янек, отвечая, часто кивал головой, обрадованный встречей со своими. Потом пленный попросил у Макария, чтобы Янек жил у них при поварне. Тот охотно согласился.

Тяжело работать в поварне. С утра до вечера пленные вместе с русскими возятся возле жарких печей, вращают тяжелые ручные мельницы, месят муку с водой, четыре огромные квашни, крутят из теста хлеб и на лопате сбрасывают его на раскаленный кирпич. А надо еще и воды принести, и дров напилить да наколоть, спозаранку растопить печи. Нелегко прокормить многочисленное теперь монастырское население. Да еще Макарию приходится следить, чтобы ловкие посыльные из стрелецких отрядов лишнего хлеба не требовали.

Тяжело, но зато сытно и тепло. И пленные не жаловались, русские с ними работали наравне, ели за одним столом, никто их не охранял, они свободно ходили по всей крепости.

Янека работой не слишком загружали, щадили. Но он первое время никуда не отлучался. Как-то на третий день вышел из пекарни. Навстречу ему попался Гаранька.

— А, это ты, — сказал Гаранька довольно сурово. — Не убежать ли задумал?

Янек непонимающе смотрел на него. Гаранька почесал себе нос.

— Ну, вот что. Ты здесь постой, понял? А я мигом, хлебца у дедушки попрошу, может, даст.

Сбегав в пекарню, вернулся с двумя ломтями горячего хлеба. Один сунул в руку Янеку.

Жуя хлеб, они шли по скованной октябрьским холодом земле.

— Как же мне с тобой говорить? — размышлял вслух Гаранька. — Ну, вот, это называется хлеб, — он ткнул пальцем, — а по-вашему?

Янек проглотил кусок и сказал:

— Хлеб.

— А вот, скажем, солнце. — Гаранька показал на солнце, выглянувшее из-за темных туч. — Понял, солнце?

— Слоньце, — сказал Янек.

— А земля! Вот, под ногами, земля.

— Жемя.

— Это ты брось! Это все наши, русские слова! Только ты их коверкаешь зачем?

Янек улыбался и пожимал плечами.

Так они целыми днями бродили по крепости, понемногу говорили и стали понимать друг друга.

А однажды вечером Гаранька привел Янека в свою избу и сказал Ваньке Голому, что они будут жить и спать вместе. Стрельцы посмеялись:

— Ванька, был у тебя один сын, а теперь стало два! К тому же один — иноземец!

— И ладно, пусть живут вместе. Они вон похожие друг на дружку, словно братья родные.

Ванька Голый устроил еще одну лежанку, ребята улеглись и вскоре заснули.

В избе, на грубо сколоченном столе, в плоской плошке с воском с шипением горит скрученный из нитей фитиль. Рядом дышит теплом каменная печь. Гаранька и Янек спят. Дремлет Афоня с перевязанной головой. Рана, полученная им в сражении за мельницу, еще не зажила. Вдоль стен, на лежанках отдыхают утомившиеся за день мужики, угрюмо молчат. Все силы выматывал глубоченный ров вдоль восточной стены, который рыли пятнадцатый день по приказу воевод, с того самого дня, когда разнеслась весть о подкопе. А тут еще промозглая осенняя стужа. Шутки и смех — редкие гости в крепости. Томит неизвестность.