Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

В этот миг наступил перелом в бою: русские, добившись успеха, не дали завлечь себя слишком далеко. Воеводы, конечно, не думали, что могут полностью разгромить Сапегу: силы пока были неравны. И они велели остановиться.

Несколько конных стрельцов не слыхали команды и продолжали скакать вперед, спускаясь в лощину за батареями пушек лагеря Сапеги. Степан Нехорошко сдержал коня, поднял руку.

— Назад! — закричал он, поворачивая коня, и увидал, как вдоль лощины наперерез им бежали копейщики.

Развернувшись, русские поскакали, забирая влево, пытаясь уклониться от боя. Не удалось, их настигли и окружили.

Отчаянно размахивая саблями, стрельцы никак не могли достать копейщиков. Длинные стальные жала впивались в кольчугу, не пробивая ее, скользили по броневым пластинкам, прикрывавшим коней.

— Держись рядом! — кричал Степан, отмахиваясь саблей. — Не отставай, дружно!

Стрельцы ринулись на копейщиков, которые с бледными решительными лицами, упершись ногами в снег, выставили копья, преградив путь к отступлению. Степан Нехорошко хлестнул своего коня, и тот, всхрапнув и отвернув голову от стальных жал, тяжело прыгнул на копейщиков. Один из них не выдержал, отбежал в сторону, осыпаемый проклятиями своих товарищей; другой храбро кинулся под брюхо храпящего коня с копьем наперевес, проваливаясь в глубокий снег. Степан, распластавшись на коне, едва успел саблей срезать тускло мелькнувшее острие копья. Храбрец ткнул в брюхо лошади деревянным обрубком и тут же упал: копыто коня угодило ему прямо в темя. Третий промахнулся — копье с лязгом ударило по наколеннику и отскочило.

Всадники прорвали кольцо копейщиков и умчались к своим.

Возле низенькой избушки, скорее похожей на небольшую деревянную крепость, стрельцы осадили коней. Засевшие в ней жолнеры упорно отбивались, не желая сдаваться.

— А вот мы им красного петуха подпустим! — сказал Степан Нехорошко. — Во дворе стог сена стоит.

Идти вызвался Данила Селевин. Он зажег смоляной факел и, зайдя со стороны двора (избушка была без забора), осторожно двинулся к стогу, хоронясь за черными стволами яблонь и груш.

Немедленно ударили выстрелы, одна пуля шлепнулась в снег прямо перед ним.

Стрельцы тоже выстрелили, целясь в окна, где засели стрелки, угрожавшие Даниле.

Данила подобрался к стогу. Последние десять шагов он промчался, не прячась. Факел в его руке пылал. Стрельцы еще выстрелили, нельзя было спокойно глядеть, как их товарищ играет со смертью, и многим казалось, даже переигрывает.

Не похож стал Данила на прежнего храброго, но осторожного воина. Сильно переменился после того, как казнил своего брата. Помрачнел, а на вылазках был самый отчаянный и безрассудный. Но теперь, за стогом, Данилу не достать пулей. А стог — возле глухой стены. И вот взвился легкий дымок, показалось пламя. Снова метнулся Данила и прижался к стене, подальше от огня. Рядом — колодезный сруб, невысокий, но спрятаться можно. Еще один прыжок, и Данила с размаху упал на снег, укрывшись за срубом.

Огонь расходился все сильнее, захватил кровлю. Распахнулась дверь избушки, и с поднятыми вверх руками вышли двенадцать жолнеров во главе с ротмистром. Стрельцы окружили их и, тесня конями, повели вниз с горы к монастырю.

— Стойте, братцы! — закричал Миша Попов. — А где ж Данила Селевин да Афоня?

Все приостановились было, но Степан велел побыстрее ехать к монастырю: вот-вот Сапега нанесет ответный удар. Вдруг совсем рядом резко грохнул выстрел. Миша Попов и Ванька Голый развернули коней и помчались обратно к избушке, огибая ее справа.

Там на краю оврага кипела схватка. Когда все жолнеры выбежали из подожженной избушки, один, вышибив оконце, спрыгнул на снег, побежал к оврагу. Наперерез бросились Данила Селевин и Афоня Дмитриев. Данила узнал безбородого губастого Петрушку Ошушкова.

— А ну, поворачивай! — сурово приказал Селевин.

Петруша затрясся от страха. Беспомощно оглянулся — бежать некуда. Он вдруг выхватил саблю из ножен.

— Уйди с дороги!

Данила и Афоня стояли плечом к плечу, сабли в руках.

— Бросай оружие, пока цел, да топай, куда велят!

Петруша стал жалобно умолять, клялся, что его подбили на измену, а оружия он-де на троицких сидельцев не поднимал, отсиживался в землянке.

— Поговорили, и хватит, — сказал сурово Данила.

Афоня, выставив вперед саблю, решительно пошел к Петруше. Ошушков, все еще причитая, вдруг, не размахиваясь, метнул снизу в него саблю, целясь в лицо. Афоня успел нагнуться, но потерял равновесие и ткнулся в снег около ног Петруши. Сабля мелькнула у него над головой, вонзилась в сосну и тонко зазвенела, раскачиваясь. Данила кинулся к упавшему другу. Петруша выхватил из-за пояса пистоль и, не целясь, почти в упор выстрелил в Данилу. В последнее мгновение, когда уж пыхнул порох, Афоня, приподнявшись, схватил Петрушку за руку. Пуля изменила направление и пронзила стопу Селевину, и он рухнул в снег.

Ошушков побежал. Афоня кинулся за ним, догнал его и сбил с ног. В это время из-за полыхавшей избушки показались два конника. Завидев Мишу Попова и Ваньку Голого, Ошушков перестал сопротивляться, медленно и вяло сел, потом поднялся на ноги и, проваливаясь в снег, побрел впереди Афони.

Раненого Данилу Селевина принесли в монастырь. Нога сильно опухла, отекла и посинела. Страдания Данила переносил стойко. За ним ухаживала Марфа. Вместе с ней неотлучно у его ложа находился Афоня.

Ночью Данила терзался невыносимо, будто кто дергал и бил его по больной ноге. Он забывался в бреду, тихонько постанывал, голубые глаза его, полуприкрытые веками, беспокойно двигались, они потемнели и поблескивали при неярком свете свечи. Он никого не узнавал.

К утру словно поломалось что в его могучем теле: румянец исчез и лицо помертвело, боль прошла, но появились слабость и безразличие ко всему; глаза посветлели и сделались неподвижными.

Данила не сразу отозвался на голос Миши Попова, который вошел в избу. Наконец ускользающим взглядом, с усилием посмотрел на него. Рядом стояли Степан и Афоня.

— Ты слышишь меня, Данила?

Тот прикрыл чуть веки.

— Великое дело свершилось — Сапега и Лисовский бегут, конец осаде!

На одно лишь мгновение оживилось серое лицо Селевина. Дрогнули губы.

— Значит… не зря…

Он коротко вздохнул и замер.

Ликующий перезвон колоколов разбил тишину, радостный шум народа донесся в избу. А над мертвым Селевиным тихо плакала Марфа. Стрельцы стояли с суровыми лицами.

12 января 1610 года гетман Сапега и Лисовский сняли осаду монастыря и спешно отвели свои полки к городу Дмитрову, а затем в Тушино. Однако троицкие сидельцы еще целую неделю не решались поверить, что осада закончилась. Воеводы направили в соседние села и деревни небольшие отряды, которые смогли достать немного скота, птицы и зерна в разоренных селах; оставшиеся в монастыре крестьяне, ремесленники, стрельцы, казаки, монахи, сохранившие силы, вышли в лес и заготовили дрова, на случай, если иноземцы вновь вернутся и попытаются взять крепость.