Александр Маринов - Детский дом

И тут из-за стола поднялся парень, о котором мы гадали, кто бы это мог быть. Скрипя сапогами, он сделал шага два вперед.　

— Ребята, — начал он спокойным, уверенным голосом, и шум в задних рядах столовой начал стихать. — Наша пятая Детскосельская школа-колония была создана в ноябре восемнадцатого года. При ней сперва открыли один детский дом для беспризорных, а потом еще два. Знаете, как были рады собранные с улиц ребята, что нашли крышу над головой, кусок хлеба? Вот вы　жалуетесь на питание: то одним пшеном вас кормят, то овсянкой. Конечно, разнообразная пища была бы лучше, а того лучше — мяса и масла побольше бы. А в те годы наша дневная норма составляла всего триста граммов хлеба. Это как? И выдавали его три раза в день маленькими порциями, чтобы голодные ребята не съели все сразу. Да и хлеб был не такой, как сейчас, а наполовину из мякины. Кашу не варили, крупы едва-едва хватало, чтобы заправить суп. От голодухи у ребят случались обмороки. Дрова выдавались только на кухню, спальни не отапливались, и мы накрывались сверх одеяла пальтишками, кто чем мог. Электростанция в городе не работала, освещались керосином. Наливали его в консервные банки, а фитили сами скручивали из бинта. А одежда? Некоторые вынуждены были весь день проводить в постели: вот как пообносились. Понимаете, конечно, почему так жилось? Две войны, разруха, неурожай…　

Палепа поправил кавказский ремешок, перехватывавший рубаху под расстегнутым пиджаком. Тишина стояла такая, какая у нас бывает редко.　

— Вот так мы и жили, ребята, однако нос не вешали, Тогдашние наши руководители первый завшколой Александр Станиславович Гинтовт и его верная помощница завуч Нина Михайловна Куклина сделали все, чтобы выправить тяжелое положение. Старшие воспитанники пошли к окрестным крестьянам: заработанную картошку сдавали в общий котел. Помогали валить лес, обрубали сучья — везли в детдом дрова. Обуви не было — научились сами плести лапти, сами и одежду латали. Мало того: еще и субботники коммунистические устраивали, марку свою не роняли. Когда, например, члены второго конгресса Третьего Интернационала в двадцатом году побывали в нашей школе-колонии, то отметили бодрый, жизнерадостный вид ребят.　

Палепа задумчиво улыбнулся, перевел дух.　

— В то время у нас было около тридцати комсомольцев. И вот в тяжелейший для страны двадцать первый год мы постановили отчислить от своего скудного пайка долю голодающим детям Поволжья. Рассуждали так: рабочие из последнего фунта отдают нам, так неужели мы окажемся недостойными их? Видали? Сейчас же, по сравнению с тем временем, условия у вас, можно сказать, царские. Вы и сыты, и одеты, и живете в тепле. Учебники у вас есть, тетрадки, книги. Имели мы их? Нет. Жизнь-то улучшается! Для вас страна делает, что может. В своих мастерских вы в конце концов можете и деньжат подзаработать, дополнительных продуктов подкупить. Что, разве не так я говорю?　

Вновь оправив ремешок, Палепа внезапно сел на свое место, очевидно, решив, что добавить ему больше нечего.　

Впервые мы услышали такие подробности о прошлом нашей колонии. Впечатление они произвели сильное. Воцарилось долгое молчание.　

— Да, чуть не забыл, — вновь, так же неожиданно, как сел, поднялся Палепа. — Насчет дисциплины. Круто мы обходились с теми, кто толкал нас против порядка. Мы поддерживали руководителей колонии в борьбе с бузотерами. Без этого ничего бы мы не смогли добиться, не получилось бы у нас главного — единства… Так могу я, ребята, доложить в райкоме, что с бузой в пятой Детскосельской покончено?　

У нас единодушно вырвалось:　

— Можешь!　

— Товарищ Палепа, — подтвердила Роза, — мы, все здесь присутствующие, просим передать райкому: детдомовцы в грязь лицом не ударят. Дисциплина станет крепче, а начатое вгорячах безобразие больше не повторится. Ребята, кто за это решение, поднимите руки!　

Руки дружно взлетели вверх…　

Поздно вечером в спальнях мы, мальчишки, долго и горячо обсуждали рассказ Палепы. Филин попробовал было охладить общую атмосферу: «Слыхали мы эти песни. Всем жертвуй да кричи «ура», а ежели без понту…» Но ему не дали докончить. Даже Мишанька Гусек, Сенька Мочун и Шиш не решились поддержать своего атамана.

В спальне уже наступила тишина, и только слышалось мерное посапывание, а я все ворочался с боку на бок, казня себя за участие в разорении злополучного огорода. «И попутал же меня черт ввязаться в это дело. Ведь почти пять лет учат меня здесь уму-разуму, а поманили пальцем, и все сразу начисто забыл. Нечего сказать, хорош… Никогда, — шептал я, стиснув зубы. — Никогда больше…»　

В памяти всплывали картины моей пятилетней детдомовской жизни — разрозненные, отрывочные, зачастую без всякой связи.　

…Лозунги и плакаты бросились мне в глаза с первых же дней пребывания в колонии. Их было много — в актовом зале, в столовой, в спальне. И, выходит, висели они не напрасно, раз так запомнились; Они будоражили нас, напоминали о том, что мы живем в трудную и прекрасную пору.　

1926 год. Субботник на железнодорожной станции. Все, даже самые младшие, работали с величайшим усердием — в пользу бастующих рабочих Англии. Очень гордились тем, что через пионерскую газету «Ленинские искры» отправили им вырученные деньги…　

В августе 1927 года — демонстрация протеста против казни американских рабочих-революционеров Сакко и Ванцетти. Мы страшно переживали за их судьбу, с ненавистью жгли на городской площади чучела буржуев…　

В красном уголке висела огромная карта Китая с флажками на булавочках, отмечавшими успехи революционных войск. Мы посылали проклятия предателю Чан Кай-ши и весной 1928 года взяли шефство над детьми Шанхая. Трое воспитанников тогда запаслись картошкой, хлебом и бежали в Китай, надеясь пробраться в отряды «красных пик». Задержали их за Ярославлем. С завистью и сочувствием смотрели мы на возвращенных беглецов. Среди них был и мой братишка Костя. (Между прочим, мечта Кости позднее осуществилась: став взрослым, он воевал добровольцем с японскими захватчиками в Китае.)　

«Выше поднять подготовку к политбоям!», «Сделаем наши огороды и посевное поле образцовыми», «Каждый воспитанник должен вырастить хоть одного кролика!», «Береги мебель. Сломал — почини сам!» — эти призывы мы придумывали сами для себя и стремились следовать им.　

У нас свое самоуправление — детский совет. Учебно-бытовая комиссия, культурно-массовая, санитарная; я — в питательной, самой трудной. Мы сами убираем помещения, получаем со склада продукты, моем посуду, колем дрова, подметаем улицу. Всеобщей гордостью являются фотокабинет, школьные мастерские — столярная, сапожная, швейная. Я — в переплетной. Сумели привести в порядок библиотечные книги. У нас висит красочный плакат, написанный детдомовским художником: «Кто не работает, тот не ест!» Кто не работает? Буржуи. Поэтому-то мы все должны трудиться…