Александр Маринов - Детский дом

Провожали его Филин и Гусек.　

А неделю спустя у нас из кладовой пропало сорок шесть новеньких бобриковых пальто, полученных для старших ребят. Приезжал уголовный розыск, все осмотрели, но никаких следов не удалось обнаружить.　

У Филина появились деньги; Аристократ увидел у него новую финку в ножнах.　

— Готов заложить голову, Саша, — сказал он мне, — что это Васянов подарочек. Соображаешь?　

— Ты думаешь, Филин был в доле? — спросил я, пораженный.　

— Пускай верблюд думает, у него голова большая.　

Больше от Алексея я ничего не добился.　

«Как же так? — размышлял я. — Неужто Васян с дружками оставил нас раздетыми? А таким хорошим казался. Кто бы мог подумать, что он вор. Мы-то, раззявы, все ему показали. Может, Алексей прав: дорожку указал Филин? В самом деле, деньги появились, новая финка, явно Васянова. Какой же я будущий комсомолец, если оставлю так это дело? Да и просто обидно: мы не бараны, чтобы нас стричь!»　

Действовать решил на свой риск.　

Как-то мы играли в Александровском парке в «белые и красные». Я увидел, как Филин достал финку, что делал редко, и срезал прут. Я подошел и сказал:　

— Слыхал, Степка? Тот жулик, что у нас пальто увел… его угрозыск взял.　

Филин уперся в меня острыми глазами:　

— Бре?　

— Вот мне интересно врать! Кузьмич говорил.　

Все это я придумал, чтобы проверить, какое действие произведет новость на Филина. Он явно обеспокоился, стал расспрашивать, что я еще слышал. Я сделал безучастный вид и сказал, что больше ничего не знаю, пусть он сам потолкует с Кузьмичом… Завхоз терпеть не мог Филина, и можно было не сомневаться: тот говорить с ним не станет.　

Филин опять принялся строгать прут, ответив насмешливо:　

— Трепло твой однорукий. Васян, говорят, не местный, проездом был. Помнишь, его Лев расспрашивал: не ленинградский ли? Да и кто докажет, что это он кладовку взял?　

— Не знаю, — ответил я. И, сделав вид, будто удивился, воскликнул — А финочка-то у тебя Васянова! Вон на ножнах царапина, я ее запомнил, когда он нам давал в руки посмотреть. Подарил?　

Лицо у Филина посерело, вытянулось: это всегда с ним бывало, когда он волновался.　

— Вот Косой! Глядит на запад, видит восток, а финку приметил. Мало ль таких? Я ее в Гостином дворе купил, с рук. Выкусил?　

Я глянул ему в глаза, негромко, твердо сказал:　

— А то, что Васян не детскосельский, без тебя знаю. Он действительно ленинградский жиган. Сюда с дружками на дачном поезде ездит на гастроли. Краденое увозят к себе и там сбывают. Выкуси ты!　

Нож дрогнул в руке Филина, сузившиеся глазки, казалось, готовы были меня пронзить.　

— Ты чего, Косой, этот разговор затеял?　

— А для того… Для чего, сам знаю.　

— Подпутать меня хочешь? Прилепить чужое дело? Знаешь, что за это бывает?　

Филин близко нагнулся ко мне, почти прошипел:　

— Мой совет тебе: убирайся из колонии. Понял? Совсем из Детского Села. В любой детдом тебя возьмут… хоть бы и в Ленинграде: живи и не кашляй. Попомни мои слова, останешься тут, пожалкуешь, да поздно будет.　

Он вдруг с такой силой дернул ножом по пруту, что перерезал его пополам. Бросил, круто повернулся и ушел, не оглядываясь.　

Все во мне оборвалось, я чувствовал, что стою белый, как зимний кролик, ни рук не чую, ни ног. Лишь минуту спустя прошептал еле слышно, когда Филин был уже далеко: «Сам сматывайся. Мне и тут хорошо». Я нашел в себе силы продолжить с товарищами игру в «белых и красных». Но, бегая по тенистым аллеям парка, я все время мучительно размышлял: правильно ли сделал, сцепившись с Филином? В сущности, где мои доказательства? Васянова финка? А что, если просто похожая? Да и Васян мог ее просто так подарить Филину. Степка ему тогда понравился больше других ребят, недаром ходил с Гуськом провожать на вокзал. Притом кто доказал, что Васян вор? Если же и так, где улики, что именно он украл наши пальто из кладовки? Не свалял ли я дурака? Филин теперь мне будет мстить. Если он в самом деле связан с какой-нибудь шайкой, то, Саша, гляди в оба, еще порежут!　

И тут же, упрямо сцепив зубы, я твердил себе: «Ну и пусть грозит! Пусть налетают с ножами! Что я, трус какой-то захудалый? В комсомол вроде бы собираюсь. В «красные и белые» надо не только на палках играть…»　

Две минуты спустя, гонясь за отступающими «белопогонниками», я думал: «Даже, предположим, не прав я с Васяном. Филина все равно полезно одернуть. Запугал всю колонию, помогает Гуську обирать ребят. Советская власть отменила ростовщиков и держиморд. А у нас?..»　

И почти следом же уверенно подытожил: «Нет! Ошибиться я не мог. Хоть убей, а руки у Филина нечистые: чего бы он тогда так посерел? Доказать его вину я, правда, не могу, зато готов об заклад биться, что попал в точку».　

С этого дня мы с Филином перестали здороваться. Встречая его настороженный взгляд, я глаз не опускал. Отступать перед ним не собирался.　

Я стал осторожнее, особенно по вечерам.　

Это продолжалось долго. Потом, не помню уж почему, мы опять стали разговаривать. Однако примирение было чисто внешним.

В прошлом году заболевшего воспитателя у нас три месяца замещал старичок в старомодном зеленом пиджаке с круглыми полами. От старших учеников о нем пошла молва: «Может по голове определять судьбу». Частенько он останавливал кого-нибудь из воспитанников, не спеша ощупывал стриженую голову, что-то бормотал. Иногда делал записи в блокнотик. У старичка была обширная лысина, и его прозвали «Череп».　

Как-то под руку Черепу подвернулся Костя. Проделав над ним обычную процедуру, старичок задумчиво изрек: «М-да. Шишка авантюризма весьма развита». Заинтригованный Костя тотчас помчался ко мне в спальню выяснить, что ему ожидать от своей «шишки»? Я ответил, чтобы он меньше носился по детдому и не участвовал по возможности в драках.　

Может, характер действительно мешал ему жить спокойно, как остальным подросткам, но он вечно попадал в какие-нибудь истории. В прошлом году — неудавшийся побег в Китай, а нынешним летом Костя оказался участником нового приключения.　

Охрана детдомовского имущества была поручена завхозу. Склад наш находился недалеко от главного　корпуса, тут же при складе лепилась и комната Кузьмича: так ему было удобнее сторожить. Когда завхоз уезжал по служебным делам на день-два, то всегда просил кого-нибудь из надежных ребят принять от него «пост». На этот раз ночевать остался Костя, его любимец.　

В самую глухую пору, незадолго до рассвета, он проснулся и услышал за стеной на складе какой-то легкий скрежет, скрип. Костя подумал было, что это скрипит на ветру старая ветла, но тут до него явственно донеслись глухие голоса. Он насторожился, приник ухом к стене. Однако за стеной и вокруг во дворе все дышало тишиной и спокойствием.