Александр Маринов - Детский дом

— До каких пор мы будем терпеть разных атаманов? — Я сделал паузу. — Они — позор для нашей школы-колонии. Позор. Как, например, мы можем терпеть Филина? Кто не знает об его издевательствах над слабыми: силой заставляет чистить ему ботинки, убирать постель, делать массаж? Плюнет на пол, а ребята подтирают. Хлебные пайки и даже мясо и рыбу из супа или второго отбирает у малолетних. Последняя сволочь и гнида он, а не колонист!　

Председательствующая на собрании Роза прервала мое красноречие:　

— Прекрати ругаться, Саша. Нельзя оскорблять своего товарища. Говори о фактах.　

Замечание было справедливое. Но я уже завелся.　

— Волк этому типу товарищ, и потому любое слово придется к нему впору.　

Из задних рядов, где сидел Филин, окруженный подхалимами, чей-то голос выкрикнул:　

— Снова актив склоку заводит!　

Затем вскочил Сенька Мочун, замахал руками:　

— Где твои свидетели, Косой? Кто жалуется? Умеешь лишь языком молотить!　

Меня это немного сбило, я загорячился:　

— Подумайте, хлопцы, с какой стати нам дальше терпеть этого лодыря? Власть свою он утвердил кулаками. Давайте теперь на его две пары кулаков выставлять каждый раз сотню кулаков и так будем действовать, пока не вышибем из него атаманство!　

В нескольких местах послышались аплодисменты. Далеко не все решались открыто выступить против первого детдомовского силача.　

— Маринов, ты опять за свое доморощенное, — вступила на этот раз и Мария Васильевна. — Забыть надо о кулаках. Предлагать такое несусветное постыдился бы.　

— Мария Васильевна, а я еще главного-то не сказал, — продолжал я. — Воровать-то наши одеяла помогал Филин.　

Выстрели я из ружья, не вызвал бы большего изумления. Наступила такая тишина, что было слышно, как резко покачнулась скамья под вскочившим Филином:　

— Брешешь, Косой! Иде доказательства?　

Бледное вытянувшееся лицо, бегающие глаза выдавали его.　

— Найде-ем. Не беспокойся.　

От волнения у меня у самого пересохло в горле, и я не сразу смог говорить дальше. Все понимали: публично выступить с таким тяжким обвинением против Филина — дело небезопасное. В глаза мне бросились тревожное и строгое лицо Легздайн, фигура чуть подавшегося вперед Пупина, напряженные физиономии ребят, казалось, затаивших дыхание. Я поправил очки и негромко спросил:　

— Где твоя финка, Филин?　

Стояла такая оглушающая тишина, что вопрос мой был услышан всеми. Степка поднялся во весь рост, напряженно прищурил глаза:　

— Какая?　

— Что тебе Васян подарил.　

Лицо у Филина еще больше вытянулось и теперь напоминало по цвету серую замазку.　

— Что наговариваешь, Косой? Активист, так и звонишь? Никакой финки у меня нету.　

— Верно, сейчас нету. А это что?　

Я вынул из кармана его нож. Со скамей повскакали ребята, вытянули шеи. Я высоко поднял финку.　

— Узнаете, ребята? Чья?　

Раздалось сразу больше десяти голосов:　

— Филина! Степкина! Филина!　

Я выждал и, когда стало тише, продолжал:　

— Так вот, этот нож Коля Сорокин нашел у флигеля после той ночи, когда склад грабили. Это может и Горбылек подтвердить. А сами вы помните, когда нас　разбудили ловить воров, Степкина постель была пустая и не смятая,　

Я видел, как Мишанька Гусек, вжав узкую голову в плечи, согнулся, словно хотел сделаться меньше, незаметнее, у Филина дергался рот; облизывая губы, он глухо говорил:　

— Брехня все. Наговоры, счеты сводишь.　

В зале поднялся шум.　

— Признавайся, Курнашев, добром, — перекрывая голоса, кричал я. — Васяна вызывал из Ленинграда? Мы, Мария Васильевна, комсомольская ячейка, просим вас дать делу законный ход через милицию. Филин не первый раз гуляет за счет ребят.　

— И с атаманами сразу покончим! — выкрикнул чей-то голос с переднего ряда.　

После меня выступали еще трое ребят, старшие девочки, и все открыто настаивали на привлечении Филина к строгой ответственности. Степка уже почти не огрызался, лишь зорко поглядывал на очередного оратора, словно хотел сказать: ну, я тебе запомню, еще рассчитаемся!　

Собрание длилось почти до самого обеда.　

За обедом Филина не оказалось, не было его и ночью в спальне. Потом обнаружили, что в тумбочке нет его вещей, а под кроватью — сундучка. Одна из девочек сказала, что видела его уходившим в город. По школе-колонии пополз слух, что через своих дружков Филин пригрозил мне:　

— Передайте Косому: он меня еще попомнит. Отплачу так — век не забудет.　

Обо всем происшедшем заведующая сообщила в милицию.

Шли последние дни июля: не заметишь, как начнутся и занятия в школе.　

Стояла жара, и мы не вылезали из Большого пруда Екатерининского парка. В тот день мне было очень скучно: вчера Роза увезла старших девочек в Ленинград на фабрику «Красный ткач»… Многие из них после окончания школы мечтали поступить туда работать.　

«Почему и ребят не взяли? — размышлял я. — Как весело провели бы время. А теперь вот кисни один».　

Меня все больше тянуло к Лене. Без нее мне было трудно провести лишний час. Я аккуратнее стал причесывать свои волосы, старательно чистил и гладил брюки, рубашку.　

Когда мы с Алексеем вылезли на берег и оделись, он сказал:　

— Сеньор Александрио, не желаете ли посетить Эльдорадо, сиречь рынок? Не беспокойтесь, храбрый идальго, никаких нарушений закона не будет. Просто одна донна ко мне хорошо относится, а ее папаша является хозяином булочной.　

Идея была неплохой — до обеда далеко, а есть уже хочется, и я легко согласился.　

— Вообще-то, Леша, бросал бы ты свой промысел, — заговорил я по дороге.　

— Вашими устами глаголет истина, сеньор Александрио… Быть вам комиссаром. Но вы можете на сегодняшний день обеспечить мне приличный рацион в колонии, а не какую-то баланду? Притом… читали Максима Горького? Он пишет, что есть люди, которые сдвинулись со своей точки. Вот и я. Отца почти не видел, мать… э, да что говорить!　

И минуту спустя серьезно добавил:　

— Но не исключена возможность того, что я перекуюсь. Думаешь, сладко? Втянулся. Но чувствую… иду не в ногу с ребятами.　

Временами в глазах этого ловкого, красивого и уверенного парня я замечал грусть, тоску одиночества, и мне становилось от души жаль его. Но чем я мог ему помочь? Не очень-то он слушает мои советы. «Я ведь в детдоме ничего не беру, верно, дружок? — как-то насмешливо сказал он мне. — А с нэпманами Советская власть сама борется».　

Детскосельский рынок помещался внутри Гостиного двора, в центре города. Алексей с черного хода зашел в магазинчик и вернулся с пахучей буханкой свежего пшеничного хлеба. Спрятавшись от солнца в тени пирамиды фанерных ящиков, мы с удовольствием стали его уплетать.