Александр Маринов - Детский дом

— О тебе, наверно, Косой, толкуют, — сказал мне Гошка Шамрай. — Факт, у них финки. Боишься?　

— Пусть-ка сунутся, — сказал Борис Касаткин, возвращавшийся с нами, и тверже оперся о палку — свою «белогвардейскую саблю».　

Такое же «оружие» было почти у всех наших ребят.　

— Давайте подождем, — сказал я.　

Видя, что мы бежать не собираемся, Филин погрозил кулаком, круто повернулся и ушел с дружками в глубь парка.　

Прошло еще полгода нашей беспокойной детдомовской жизни…　

С тех пор, как уехала Лена, я много думал о ней: «Как-то ей там, бедной? Довольна ли? Не обижают ли ее?» Я всегда с нетерпением ждал Лениных писем, и когда долго не получал, то мучился. «Может, кто другой ей нравится? Если так — пожалеет. Вот стану командиром Красной Армии, и тогда она поймет, кого потеряла». Но вот я получал очередной конверт с ленинградским штемпелем и успокаивался.　

Она писала, что довольна своей мамой, продолжает учиться и живет «как всамделишная дочка». С мамой уже договорились: после семилетки — к ней на ткацкую фабрику. Ее хорошо одели, она сама ходит в магазин за колбасой, булками. Я в своих письмах старался как можно красочней описать детдомовскую жизнь, передавал наши новости. А сам строил всевозможные планы, как бы увидеть Лену. Мне все казалось, что она должна догадаться и приехать в Детское Село «навестить подруг».　

И вдруг катастрофа… Лена, хорошая, красивая, умная и добрая Лена, перестала отвечать на мои письма. Я продолжал строчить ей длиннейшие послания, но в ответ — ни слова. Что стряслось? Почему? На душе у меня было так тяжко, тоскливо, что я, как ни старался, не мог скрыть свое состояние от других. Роза, Борис Касаткин, Коля Сорокин и Алексей подбадривали меня; были и такие ребята, что подначивали, язвили. Может, Лена заболела? Я решил выяснить все на месте и однажды после уроков поехал в Ленинград.　

Дом, в котором жила теперь Лена, стоял на Обводном канале, вблизи Клинского рынка. Добрался я по адресу без особого труда, но волновался страшно. Поднявшись на шестой этаж, я увидел на двери перечисление несметного количества фамилий с указанием, к кому сколько раз надо дергать за ручку дверного звонка. Фамилии Лениной мамы я не знал и потому топтался в нерешительности перед дверью.　

— Ты кого здесь ждешь? — услышал я за своей спиной звонкий голос.　

Я оглянулся и увидел мальчишку своего возраста, дружелюбно рассматривавшего меня.　

— Понимаешь, здесь вот какое дело, — начал я. — Лена наша из детдома сюда переехала жить, вот я к ней от ребят и приехал. Вроде бы навестить.　

— Понятно, — нараспев протянул мальчишка и дернул пять раз за ручку звонка. — Сейчас увидишь свою Ленку.

Дверь открылась, и на пороге появилась Ленина мама. Я сразу узнал ее. Она была в пестреньком капоте, небрежно причесана.　

— К вам, тетя Варя, то есть к Лене, из детдома представитель приехал, — солидно сказал парнишка и, не проявляя любопытства к дальнейшему развитию событий, сбежал вниз по лестнице.　

— Ты Саша?　

— Да, я самый.　

— Лены дома нет, но это ничего, ты проходи, пожалуйста.　

Я старательно вытер подошвы ботинок о влажную тряпку, что лежала перед дверью, и вошел. Тетя Варя закрыла входную дверь и повела меня по длинному полутемному коридору. В самом его конце открыла справа дверь, и я оказался в небольшой уютной комнате.　

— Вот здесь мы и живем с дочкой Леночкой, — приветливо сказала тетя Варя. — Снимай пальто и шапку, располагайся, будем чай пить.　

Я хорошо подготовился к поездке в Ленинград, отутюжил брюки, наваксил ботинки, поэтому разделся без стеснения, сел.　

— А Лена где?　

— Лена с ребятами в клубе спектакль репетирует, вернется поздно. Я за ней потом пойду.　

— Значит, я попал не вовремя? Может, мне дойти до клуба? Какой там адрес-то?　

Я поднялся со стула. Больше мне с тетей Варей говорить было не о чем, и я собрался уходить.　

— Куда спешишь? Погоди, поговорим.　

Я остался. Тетя Варя принесла с кухни чайник, стала потчевать меня булкой с маслом и колбасой и осторожно заговорила о том, что Лена, получая письма из детдома, нервничает, а то и плачет: переживает.　

— Я уж подруг ее просила пока ке писать, не тревожить. Друзья теперь у нее новые и тяжело ей, моей милой. Привыкает все. — Ткачиха глянула на меня как-то сбоку, словно проверяя, какое впечатление произвели ее слова. Вздохнула и скороговоркой, менее внятно, закончила — Учиться вам, ребятки, надобно… Еще несмышленые. Утвердитесь сперва в жизни, а тогда уж сами во всем разберетесь.　

Было видно, что тетя Варя сама волнуется.　

Я слушал молча, не возражал, но в душе у меня поднялась целая буря. Неужели моя Лена сама не захотела со мной переписываться? Или приемная мать просто хочет, чтобы она скорее забыла прошлое?　

— Мальчик ты, я вижу, умный, — продолжала ткачиха. — Поймешь. Вот так-то, сердечный. Да чего торопишься?　

Я уже встал, надел шапку.　

Она поспешно взяла со стола кусок колбасы, булку, стала совать мне. Я решительно отказался.　

«Вот это проведал, — бормотал я, шагая на вокзал. — Выпроводили…»　

У меня мелькнула мысль подождать Лену где-нибудь за углом дома, однако обида и уязвленная гордость не позволили этого сделать. «Она не маленькая, захотела б — написала». В душе-то я понимал, что девочка не могла ссориться с приемной матерью, да уж слишком во мне все кипело.　

На следующий день я отправил Лене из детдома злое письмо. Ответ получил не от нее, а от тети Вари. Ткачиха писала, что нельзя обижать Лену, что если Лена мне дорога, то я все пойму. Значит, письма «дочки» проверялись.　

Что мне оставалось делать? Я решил ждать.

Еще весной, задолго до разоблачения Степки Филина на общем собрании, в городе обворовали квартиру крупного нэпмана Фионова, отца нашего ученика Васьки. Об этой истории было много разговоров. Конечно, наши ребята интересовались: сколько хапнули? Чего именно? Отвечал нам Васька подробно, он стал героем дня: оказывается, утащили енотовую шубу деда, несколько костюмов, отрез бархата, столовое серебро.　

— Но если воры станут продавать на рынке ложки, — заверил Васька, — то засыплются: на них инициалы.　

— И никаких-никаких следов не нашли? — восхищенно расспрашивали мы. — Ловко сработали!　

Надо сказать, что нэпману у нас никто не сочувствовал: так ему и надо, буржую пузатому.　

В эти же весенние дни Степку Филина раза два видели пьяным. Он курил дорогие папиросы, раскатывал по городу на извозчике.　

Мария Васильевна Легздайн была немножко встревожена: не участвовали ль в этом «деле» наши ребята?　

Неделю спустя, перед тем как ложиться спать, меня отозвал Петька Левченко.　

— Заметил, завша волнуется? — сказал он. — Но что меня удивило — про тебя спрашивала: «Как ты считаешь, Петя, Саша ни в чем тут замешан не мог быть?» Я ей: «Что вы, Мария Васильевна, это же заспиртованный активист. Откуда вы могли взять?» Знаешь, что она мне ответила? «Я сама слышала, как он говорил: «Этого толстосума Фионова давно бы надо было раскулачить. Ну да он еще дождется». Вот, Косой, какая о тебе слава.