Александр Маринов - Детский дом

— Жадность погубила.　

— Да кто же он?　

— Ну, хватит тянуть, Лешка!　

— Мишанька Гусек.　

Еще раз оглядевшись по сторонам, Аристократ продолжал:　

— Вы помните, конечно, как Кузьмич реквизировал у Гуська сундучок с шамовкой? Гусек после этого стал искать себе «сейф» понадежней. Вижу раз — шастает на чердак. Еще раз. «Эге, — думаю, — что-то тут есть». И вот когда он обедал со своей сменой в столовой, я забрался на чердак и все там обшарил. Нашел, конечно. В углу под старыми досками, под разным хламом тайник. Деньжонки у Гуська в нем были припрятаны, безделушки. Пайки и сахар в ящике держал, чтобы крысы не сожрали. Ну, посмеялся я и ушел.　

Аристократ презрительно сплюнул.

— И это все? — разочарованно спросил Борис. — А ложка?　

— Подожди, не торопись. Когда началась вся эта драматическая история с обвинением присутствующего здесь гражданина и активиста Косого в краже, я смекнул: стоп, не играет ли здесь роли чердак? Полез. Глядь, а в тайнике у него уже лежит… что бы вы думали? Именно серебряная ложка с фионовскими вензелями. Понимаете? Нет? Эх вы, вороны! Видно, кто-то дал Гуську подбросить две ложки, ну, а он одну зажал, да на этом и погорит. Ясно?　

Борис радостно присвистнул:　

— Здорово ты это провернул, Лешка! Голова! Так айда на чердак. Прихлопнем «сейф».　

Меня била дрожь. Так вот кто меня хотел утопить! Действительно, гад. Ростовщик вшивый! Не будь я секретарем комсомольской организации, набил бы ему морду. А может, все-таки дать раза два?　

— Идемте! — Мне поскорей хотелось увидеть все собственными глазами.　

Аристократ не двинулся с места.　

— Я, джентльмены, был более высокого мнения о ваших умственных способностях, — сказал он. — Неужели не доходит, что идти-то на чердак нам как раз и нельзя.　

— Почему?　

— Да вы в самом деле что-нибудь соображаете? — изумился Аристократ. — Ты же, Косой, обвинен как вор этих самых ложек. Скажут: специально подложил Гуську, чтобы запутать след. Нет, ребята, сыщики из вас никогда не получатся. Вот вам план действий: поставьте кого следует в известность, устройте у тайника засаду и накройте Гуська с поличным. Я же умываю руки и выхожу из дела, меня не упоминайте — уговор дороже денег. Все понятно?　

Да, у Аристократа голова работала отлично.　

Поймали Гуська на следующий день вечером. Он так растерялся, когда был неожиданно схвачен за руки, что только жмурил свои узкие желтые глазки перед наведенным в лицо фонарем и вжимал голову в плечи. Отпираться Гусек не стал, да это было бесполезно.　

— Откуда взял серебряные ложки? — спросила Легздайн.　

Гусек по-прежнему ежился, желтые глазки его бегали по сторонам.　

— Не хочешь отвечать?　

— Да что с ним нянчиться! — брезгливо сказала Роза. — В уголовном розыске заговорит. Кто бы мог подумать, что именно он ограбил квартиру?　

— Это не я, — торопливо проговорил Гусек. — Не я, ей-богу! Я ни-ни. Я не грабительствовал.　

— Кто же?　

Гусек опять замолчал. Видно, у него были веские причины скрывать имя того, кто дал ему серебряные вещи. И лишь после того, как ему еще раз напомнили об угрозыске, Гусек еле слышно выдавил из себя:　

— Это меня Филин подучил. Он передал ложки, чтобы я подсунул.　

Все стало ясно.　

Судить Мишаньку Гуська не стали, но в уголовном розыске он все-таки побывал и протокол там составили. От нас Гуська забрали в исправительную детскую колонию.　

О Филине мы никаких сведений больше не имели. Передавали, что им заинтересовалась милиция и он исчез из Детского Села.　

В заключение этой истории добавлю: как-то после уроков Легздайн встретила меня и Колю Сорокина в коридоре, положила нам руки на плечи и растроганно проговорила:

— Утешили вы меня, ребята. Рада, что вы ни в чем плохом не замешаны.　

И нам даже показалось, что ее обычно суровые глаза стали влажными.　

Заведующая тут же своей решительной походкой прошла к себе в кабинет.　

Мне вспомнилось, как в прошлом году внезапно заболела Лена Бельская. Врачи говорили, что она отравилась несвежей колбасой: городская подруга угостила. Лену в тяжелом состоянии отвезли в больницу, в детдом она вернулась лишь три недели спустя, похудевшая, большеглазая, тихая. Я был удивлен, когда, рассказывая, как ее лечили, Лена упомянула, что к ней в больницу приезжала Мария Васильевна: привозила «яички и сухарики».　

— Сама? — усомнился я тогда.　

— Сама. Два раза навещала меня.　

Я был немного смущен. Так вот какая наша Легздайниха?　

…Между тем история с Филином и серебряными ложками получила в городе широкую огласку. Райком комсомола прислал к нам на Московскую для разъяснительной работы сотрудника милиции, и тот много рассказывал ребятам о борьбе с преступностью. Не забыли нас и шефы — красноармейцы. К нам приходил командир. На общем собрании он выступил коротко, но убедительно:　

— Мы эту сволочь, воров и бандитов, в гражданскую войну рубали так же, как беляков. Чего греха таить, и среди наших бойцов случались такие — брали у крестьян продукты. Мы их не прощали, отдавали под суд. Бывало, и к стенке ставили. Потому что грабитель — это наш классовый враг, он несет горе трудовому народу…　

Собрание приняло решение, смысл которого можно　было свести к словам: «Рубать воров, и точка!» В детдоме случаи воровства резко снизились. Меньше жалоб стало поступать и от горожан.　

И только Алексей Аристократ никак не поддавался. На все наши требования — кончай воровать! — он по-прежнему хладнокровно отвечал:　

— С удовольствием, джентльмены, если вы обеспечите справедливость на этой грешной земле, если я смогу ходить в кино каждый день. А также прошу заметить, что перловому супу и каше-размазне я предпочитаю французскую булку с колбасой, потому что считаю себя не хуже нэпмана. Вот когда в детдоме нас станут так кормить…　

И он улыбался.　

Ни наши «агитбеседы», ни устрашения представителей милиции на него не действовали. Детдомовское добро Алексей никогда не трогал, но продолжал опустошать карманы состоятельных горожан. Он не в шутку был убежден, что «законно экспроприирует» у нэпманов и их жен часть нетрудовых доходов: «Поступал же так Робин Гуд? Молодой Дубровский с помещиками?» То ли Аристократ был очень ловок, то ли очень осторожен, но ему на редкость везло, и он никогда не попадался. А может быть, это объяснялось тем, что «облегчить ширмы» он ходил сравнительно редко. Вино Алексей не пил, папиросы не покупал, поэтому денег ему нужно было немного.　

Несмотря ни на что, мне Алексей нравился. «Ведь действительно пролетариев не трогает», — наивно размышлял я. Да ко всему прочему он был просто добрым парнем, хорошим другом, остроумным собеседником, которого всегда было интересно слушать. Принимать против него крутые меры у нас не поднималась рука.