Александр Маринов - Детский дом

— А вдруг кулаки убьют тебя за агитацию, что тогда? — спросил я с искренним волнением за судьбу Кузьмича.

— Ежели убьют, то о том, «что тогда», и речи не пойдет. Только такие, как я, живучие, в гражданскую выдюжили, так сейчас и подавно одолеем вражин.　

Кузьмич был настроен по-боевому, но мы видели, что расставаться ему с нами тяжко.　

— Расстроили вы меня, хлопчики, сердце так и разрывается, ведь привык к вам. Но, как говорится, труба зовет, и тут уж действуй как положено. Счастья вам желаю…　

Провожали Кузьмича буквально всем детским домом. Он обнимал, целовал всех, кто подходил к нему, похлопывал рукой по плечу, по спине. Потом поднял ее кверху, растопырил ладонь:　

— Вы ж тут ведите себя… Всем понятно? А то вернусь — всыплю вот этой!..　

Уехал наш бывший завхоз на Северный Кавказ, и с той поры мы ничего больше о нем не слыхали.　

Как и всем, мне Иван Кузьмич врезался в память, а вот фамилии его я так и не знаю. В то время она нас не интересовала: Кузьмич, да и ладно.　

Жив ли сейчас наш общий друг и заступник? Сколько я впоследствии ни рылся в архивах, нигде не нашел его следов.

За лето все мы выросли, загорели: огрубела у нас не только кожа, но и голоса, а кое у кого на верхней губе стал заметен пушок.　

Последние дни перед учебой мы всей душой отдавались играм, понимая, что скоро садиться за парты: тогда прощай, раздольная жизнь.　

Как-то мы вели в Екатерининском парке военную игру. «Белые», предводительствуемые Борисом Касаткиным, отступая от «красных», укрылись за мраморным обелиском. В них полетели самодельные деревянные гранаты, нарезанные по предложению Бориса из жердей и заменившие камни. С обеих сторон неслись громкие боевые крики.　

В разгар сражения нас окликнули. Мы увидели Алексея Толстого и Шишкова. С «белым генералом» Борисом Касаткиным мы подбежали к ним. Оба писателя были явно рассержены. Полное лицо Толстого побагровело.　

— Варвары! Гунны! — зычно восклицал он, тыча в нашем направлении толстой полированной палкой. Круто повернулся к Шишкову: — Слушай, что с ними делать?　

— Лучше всего отсечь головы. Но, может, попробуем просветить?　

Шишков подошел к скамье и сел.　

— А ну, командиры, зовите свое войско.　

Приблизились мы не без страха, не загуляет ли　палка Толстого по нашим спинам? Он покручивал ею, все еще гневно на нас поглядывал, что-то бормотал. Шишков стал рассказывать, что колонна, которую мы с такой яростью бомбили своими «гранатами», называется Морейской, воздвигнута она в честь победы, одержанной русскими войсками в 1770 году на полуострове Морея.　

— А вы ее дубасите деревяшками, портите, — сердито вмешался в беседу Алексей Николаевич. — Разве можно так относиться к памятникам, символизирующим славу русского оружия? О гунны, родства не ведающие! Или вам не дорога наша история? А ведь некоторые из вас небось сами мечтают поступить на флот. Хорошо хоть Чесменской колонне повезло: построили ее на середине пруда, вам туда не добраться… Вы же, наверно, знаете, что здесь в лицее учился Пушкин? — 　продолжал Толстой. — Вон там, в лицейском саду, памятник ему работы Баха. Так вот, Александр Сергеевич писал об этих местах:　

Он замолчал, вглядываясь в наши лица. Борис Касаткин наизусть знал это стихотворение и громко дочитал его до конца.　

Алексей Николаевич приподнял брови, усмехнулся:　

— А гунны-то не чужды цивилизации!　

Его лицо смягчилось. Он заговорил, обращаясь к Шишкову:　

— Со мной здесь такой случай был. Брожу с месяц тому по парку, вижу у памятника молодому Пушкину скопление людей. Что, думаю, такое? Подошел. Парнишка вот такого же возраста, — кивнул он на Бориса, — шпарит наизусть «Песнь о вещем Олеге», потом «Анчар», «Зимнюю дорогу». И, представь, весьма недурственно. Да! Толпа слушает. Кончил читать, двое мальцов с кепочками пошли по кругу: «На покупку книг». Кидали им хорошо. Я тоже на полтину расщедрился. — Толстой засмеялся и повернулся к нам: — Признавайтесь-ка! Ваш малец?　

— Игорь! — невольно вырвалось у меня.　

Наслушавшись экскурсоводов, некоторые из наших　 наиболее сметливых ребят сами начинали «обслуживать» приезжих. Занимались этим в основном семиклассники — они знали Пушкина в пределах школьной программы, бывали в музеях Детского Села. Первое место среди них, несомненно, принадлежало Игорю Демидову. «Работал» он с двумя помощниками из младших классов. Они зазывали слушателей, объявляя Игоря воспитанником «лицея-колонии города, где когда-то учился великий русский поэт». Игорь знал множество стихов и по просьбе публики охотно читал их, часто выходя за пределы своей стандартной программы. Парнишка искренне преклонялся перед поэзией и, как и Коля Сорокин, был любимым учеником нашей Нины Васильевны, которая, впрочем, не догадывалась о его коммерческой деятельности. Несомненно, что декламаторские выступления для Игоря были чем-то большим, нежели просто средством заработка. В детдоме его прозвали «Пушкиным». Читал он пушкинские стихи, как мне тогда казалось, необыкновенно хорошо. Перед сном в полутемной спальной комнате бессмертные пушкинские строфы особенно глубоко западали в душу…　

— Значит, ваш? — переспросил Алексей Николаевич. — Игорь, говорите? Похвально, похвально. Что же касается гонорара, то это травка, которой и Пегас не гнушается. Не так ли, дорогой Вячеслав Яковлевич?　

Писатели рассмеялись.　

Разговор наш перекинулся на другие темы. Они расспрашивали, как мы живем, что читаем, кем хотим стать. Поинтересовались, какая у нас библиотека, и посоветовали бережнее относиться к книгам.　

— Очень хорошо, что у вас своя переплетная, — сказал Толстой. — Исцеляя книгу, приводя ее в порядок, вы ценить ее будете лучше, рвать меньше. Что может быть ценнее книг!　

Возвращались мы домой под глубоким впечатлением от сказанного писателями. «Ну, в самом деле, — думал я о себе, — ты, парень, уже комсомолец, о многом мечтаешь, а вот мимо простых вещей, но очень важных, проходишь». В ушах звучали фразы, сказанные Толстым: «Разве можно так относиться к памятникам славы русского оружия? О гунны, родства не ведающие? Вы же, наверное, знаете, что здесь в лицее учился Пушкин». Все было справедливо. Наверное, пора подумать　обо всем этом более серьезно. Ребята оживленно вспоминали произведения этих двух писателей. Нам больше всего нравились «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина», «Гадюка» А. Толстого и «Пейпус — озеро» В. Шишкова.　

Внезапно наш разговор прервал резкий свист. Я поднял голову и увидел Филина в компании двух парней. Степка что-то говорил им, и они с интересом поглядывали в нашу сторону.