Виктор Шабалин - Тайна Кара-Ташского подземелья

— Как ты с ним справился? — спросил он и с уважением посмотрел на друга.

— Так пришлось!.. — пожав плечами, ответил тот.

— Наши ребята увидят, не поверят!

Карим стёр пот со лба, мрачно произнёс:

— Никуда больше с тобой не пойду!

Аскар вытаращил глаза, недоумённо уставился на Друга.

— Почему?

— Потому, что… сегодня ты побоялся спасти собаку, а завтра оставишь друга в беде. Удерёшь… — ответил недружелюбно Карим и отвернулся.

— Да я… — начал было Аскар, но тут же замолк, виновато опустив взгляд.

Наступило неловкое молчание.

Через минуту Аскар тихо проговорил:

— Не знаешь ты… за тебя я… Вот нисколько не испугаюсь. А это ведь…

— Посмотри, шилохвостка сильно истерзана? — примирительным тоном произнёс Карим.

Аскар отошёл к камню, взял птицу, внимательно осмотрел её, крикнул:

— Годится на чучело…

Карим, закончив перевязку, погладил собаку, встал и наклонился над беркутом.

— Да, хорошее чучело будет, — сказал он и приподнял жертву. В руках у него побывали и насекомые, и птицы, и зверьки, а вот такого пернатого хищника не приходилось держать. Это была его сокровенная мечта. Рассказы о беркутах давно волновали его воображение. Разве он теперь не настоящий зоолог-охотник, если собственноручно убил беркута, да ещё без ружья? Правда, произошло это случайно, хищника затащила в кусты собака, где он, запутавшись в сучьях и листве, оказался беспомощным. Но это неважно — беркут всё-таки его.

Наконец-то в школьном музее появится обитатель и властелин горной страны — величественный беркут.

Оглашая плоскогорье песнями, Карим и Аскар зашагали домой.

Ласковый ветерок чуть-чуть покачивал вершины тополей, шаловливо играл шторами на окнах и развевал душистый аромат сирени. Длинные тени медленно скользили по зелёному ковру сада, словно убаюкивая ещё не заснувшие цветы. Точно подзадоривая друг друга, перекликались соловьи. Откуда-то доносились звуки симфонической музыки. Я сидел у настежь открытого окна и чувствовал, как у меня в душе поднимается что-то хорошее, бодрое и сокровенное. Такое приподнятое настроение у меня было оттого, что в этот день я завершил работу, над которой трудился более двух месяцев. Я — художник. Как и всякий из моих собратьев, мечтаю создать оригинальное произведение. Но это пока мне не удаётся. Последнее время я только тем и занимаюсь, что копирую картины великих художников. Учиться у лучших — не грех. Думаю, что труд, практика потом окупятся сторицею. Последнюю копию я делал с картины, которая экспонировалась в нашем музее впервые. Это было удивительное произведение неизвестного художника, посвящённое весеннему празднику цветов. Из-за белоснежного облака выглянул яркий луч. Он осветил прибрежные скалы, на уступах которых в весёлом хороводе — толпы народа, танцующего под звуки оркестра цимбалистов. Повсюду букеты, венки, гирлянды цветов… А там, вдали, за сверкающим заливом, возвышаются живописные горы. Кажется, слышишь шёпот волн и мелодии песен, чувствуешь запах цветов и дуновение свежего ветерка, тянувшего со снеговых вершин. Такова впечатляющая сила этой картины.

Я поджидал Николая Ивановича Петрова, учителя рисования.

Николай Иванович — это настоящий художник-пейзажист. Ряд его картин экспонировались на всесоюзных художественных выставках. Каждый его приход был событием в моей жизни. Это был мой наставник, советчик и критик. Его оригинальные и неопровержимые замечания всегда способствовали развитию моих творческих сил и энергии.

В этот день, ожидая его, я с волнением думал, что-то скажет он о моей новой работе — копии с этой замечательной картины.

Петров пришёл не один — с женой, стройной блондинкой, очень проницательной и подвижной.

— Давненько я не был в этой картинной галерее, — весело проговорил Николай Иванович, осматривая копии картин, развешанных по стенам комнаты в несколько рядов. — Я с радостью проведу с тобой этот вечер. Посмотрим новую копию, обсудим и…

Николай Иванович подошёл к мольберту вплотную.

— Смотри, Светлана, — проговорил Николай Иванович странным, срывающимся голосом, обращаясь к своей жене. Она взглянула на чуть-чуть дрожавшую протянутую руку Николая Ивановича, затем на картину, которую она раньше, видимо, не заметила, и инстинктивно прижалась к нему всем телом, словно защищая его от невидимого врага.

Я стоял около них удивлённый и притихший, не понимая, почему они так внезапно изменились.

— Извини, извини, друг мой, — словно очнувшись от тяжёлого сна, заговорил Николай Иванович. — Эта картина оживила в моей памяти некоторые события… — Это произошло в Польше, в незабываемые годы Великой Отечественной войны, — начал своё повествование Николай Иванович. — С группой разведчиков под защитным огнём нашей артиллерии я был переброшен в тыл врага с особым заданием. Два дня мы собирали необходимые сведения, а затем направились в один населённый пункт в богатое имение старого польского пана, чтобы познакомиться там с некоей Надеждой Светловой. Она жила в имении в качестве прислуги. Но пробраться туда оказалось делом нелёгким. Как нам стало известно, в нём расположился штаб немецкой пехотной дивизии, и подступы к имению, за исключением двух-трёх дорог, которые тщательно патрулировались, были заминированы. Такая строгая конспирация штаба объяснялась тем, что в этом районе действовал большой партизанский отряд. Смелой разведчицей этого отряда и была Надежда Светлова, которую мы должны были встретить.

Как сейчас помню, стояла тёплая лунная ночь. Я пробирался в имение пана. По дорогам взад и вперёд мчались машины, раздавались гудки, слышалась немецкая речь. Перебираясь от одного укрытия до другого, я неожиданно налетел на огромную овчарку, которая в одно мгновение сбила меня с ног и принялась рвать на мне одежду. Несколько дюжих немцев навалились на меня, связали и связанного жестоко избили. Очнулся я в небольшой тёмной комнате. Через минуту вошёл худой, высокий немец в очках. Судя по знакам различия, это был майор. С ним пришёл маленький толстый человек в штатской одежде. Надеясь получить сведения о партизанском отряде, они два дня допрашивали меня, потом начались пытки…

Николай Иванович нахмурился и продолжал:

— Во время одной особенно зверской пытки, когда меня уже сжимали когти смерти, последним усилием воли я крикнул: «Гады! Как бы мне хотелось изобразить ваши звериные физиономии, чтобы весь мир узнал, что такое фашизм». «Как? ты художник?» — закричал майор. Я не понял, почему это открытие его так обрадовало. Он приказал прекратить пытки. Меня перенесли в комнату, которая, как я догадался, была приёмной майора, сытно накормили. Здесь-то я и узнал, почему мне была оказана такая «милость». Дело в том, что маленький немец, которого майор звал просто Гансом, добыл где-то оригинал замечательной картины неизвестного художника. Памятники искусства ему нужны были как предмет выгодной торговли. Так вот, эту картину, как я понял из его слов, увидел у майора генерал немецкой армии и решил её взять себе. Майор любезно согласился. С этих пор он, как одержимый, стал искать художника, который бы сделал копию с этой картины. Эту копию он решил подсунуть генералу, а оригинал, сулящий ему огромное богатство, срочно отправить к себе домой. Взять для этого дела немецкого художника он боялся; рано или поздно подлог открылся бы. В моём лице они увидели художника, от которого им легче было избавиться после завершения работы, чтобы таким образом скрыть следы обмана. Вот что так обрадовало этих двух грабителей. Мне принесли подрамник, полотно, краски, материал для грунтовки, и я приступил к делу. Ко мне никто, кроме майора и Ганса, не входил. Во дворе трещали мотоциклы, истошно гудели сирены, сообщавшие об очередном налёте нашей авиации. Я часто подходил к окну, но не видел во дворе ни одной женщины. Меня торопили с работой, и я работал, лихорадочно выискивая выход из этой западни. Но выхода не было. Однажды, занятый работой и размышлениями о побеге, я вдруг услышал лёгкий шум. Через минуту шум повторился. Он исходил из стены, в которую были вделаны большие часы. И тут мне показалось, что у меня начинается галлюцинация. Подобно одностворчатой двери, часы отворились, и в образовавшейся пустоте показалась молоденькая девушка.