Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— «Метелку»! — сердито передразнил Лесь. И не стал больше разговаривать, поскакал по набережной.

Издали увидал — справочное бюро открыто. Заплатил за справку. И вот у него в руке адрес: улица Папанина, дом 11, кв. 2, Бутенко А. Н.

Для человека, обегавшего все крутые улочки и каменные закоулки прибрежного многоярусного города, долго ли напрямик, через чужие сады, крыши, водосточные трубы, лестницы — вверх, вверх, до указанного в справке дома?

На окнах ставни. На двери замок. Может, ушел ненадолго, например на базар, тов. Бутенко А. Н.? Может, на работе? Надо прийти вечером.

Ладно, сейчас Лесь сбегает в магазин. Потом начистит картошки, мама Аля велела. Картошку чистить он ненавидит. Если бы, например, Дон Кихот назначил его губернатором острова, он издал бы приказ: всем людям варить картошку в мундире. В суп в мундире нельзя. Тогда можно прожить и без супа и быть вполне счастливым человеком.

Но Ипполиту Васильевичу нужен суп. Из-за него и они едят супчик, супище, да еще с манными клецками. С клецечками. «Пойди, Лесик, в магазинчик». Чертов магазинчик! Дон Кихот наверняка не ел клецек…

Не злись, Лесь. Подумай, Лесь. У мамы Али талант. Ей поздно поступать учиться, у нее двое детей. Я — не дети, я человек, могу работать. Начнется школа, работы тебе не видеть как своих ушей. Так что помалкивай. Помалкиваю. Помочь ей может только Полудин. Подготовит с нею роль, повезет в театр, скажет: «Посмотрите ее и послушайте, она моя ученица!» Они посмотрят, послушают и ответят: «Вы нашли алмаз. Мы принимаем вас в театр, уважаемая Алевтина Николаевна».

Ладно уж, пусть мы будем пока глотать эти клецки. А потом он уедет. И все в доме опять станет хорошо. «Пока-стол» снимут с полатей и вставят в него ноги. Димка вернется загорелый, ручки у него не будут такими тоненькими. Он с ним пойдет в Летний театр, им дадут билеты в первый ряд, хотя вообще детей до 16 лет вечером не пускают. Но там скажут: «Это сыновья Алевтины Мымриковой, она сегодня играет главную роль».

А он уедет. Пусть катится на палочке верхом. Пусть даже на голубой «Волге», только побыстрей и подальше. Я не хочу его видеть рядом с мамой Алей.

Думы, думы, думы… Человек идет по делам, отпирает квартиру, берет сумку, спешит в магазин, покупает манку, потом быстро-быстро чистит картошку и еще быстрей выбрасывает шелуху в мусоропровод, чтоб не попалась маме Але на глаза, потому что шелуха толстая, вполпальца.

Думы, думы… Они всегда при человеке, никуда от них не убежишь, как от собственной тени, даже если вприпрыжку летишь по улице туда, где живет твой неразлучный приятель-неприятель Вяч, чтоб с ним вместе сходить к его Сидорову.

Из проходного двора навстречу вылетает Колотыркин и машет пачкой полученных в справочном бюро справок. Сидоровы! Это все Сидоровы! Пять — И. И., три — А. В., остальные — разные.

— Что ж мне мотаться по всему Теплому берегу? — пыхтит Вяч. — Тебе хорошо, у твоего Бутенко никаких однофамильцев.

Сортируют Сидоровых: куда раньше идти. Ближе всех живет Сидоров Б. И. Идут. Находят. Звонят. «Вам кого? Это я Борис Иванович». Седой. Годится. «Простите, нет не партизанил, воевал на Ленинградском фронте, разрывал блокаду. Не гожусь?»

Второй Сидоров И. И. сидит в коляске с соской.

Третий Сидоров еще не пришел с работы.

Четвертый уехал в командировку. Нет, говорят соседи, он не воевал, он на оборонном заводе работал.

Шестого застали дома. В саду. Он был бородатый. Лежал по диагонали на раскладушке и играл на гитаре. Увидал гостей, сказал:

— Макулатуры нет.

Видит — не уходят, сказал:

— Металлолома нет.

А они опять стоят, примериваются: мог он быть в партизанах или не мог?

— Чего ж еще? — спросил он.

— Дяденька, товарищ Сидоров В. П., простите, пожалуйста, вы партизаном были?

— Был, — говорит. — Я вместе с Денисом Давыдовым в одна тысяча восемьсот двенадцатом году воевал с Бонапартом, видали в кино — четыре серии?

Вяч выступил вперед, надутый, как индюк:

— Мы не шутки шутим, мы ищем настоящих партизан Великой Отечественной войны, не той, которая с Наполеоном, а с фашистами.

Бородатый сел, отложил в сторону гитару.

— Понимаю, — согласился он. — Вы люди серьезные. Соратник Дениса Давыдова вас не устраивает. Ну, а в Великую Отечественную я воевать не успел, потому, что родился через много лет после того, как фашистов уже разбили. Дошло? Через левое плечо — и привет!

Поди разбери, что ему под бородой всего восемнадцать лет!

Решили: вечером Вяч наведается к тем, кто сейчас на работе, а Лесь пойдет к Бутенко А. Н. на улицу Папанина, дом 11.

Но в тот вечер Лесю пойти не пришлось, потому что…

Когда Лесь пришел, оказалось, что мама Аля уже дома. Она сидела на диване ссутулившись и пришивала пуговицу к Димкиным штанам. Из маленькой комнаты не раздавалось ни звука.

— Тебя сегодня пораньше отпустили? — обрадовался Лесь.

Она молча кивнула, склонилась и откусила нитку.

Почему она не поднимет головы, не улыбнется Лесю? Скучно на свете, если мама Аля не улыбается. Может, он что-нибудь сделал не так? Или опять попались на глаза два деревянных меча и крышка от большой кастрюли, превращенная в щит Дон Кихота? Он теперь не играет, но ведь жалко их выбрасывать. Нет, ничего не говорит про мечи.

— Знаешь, ма Аля, мы с Вячем разыскиваем партизан, которые воевали тут в горах. Мы хотим у них узнать про одного снайпера, по кличке Дед, знаешь, он спас Маленькую девочку… Его след совсем затерялся. И той девочки… А может, он живой. А может, ему надо помочь, может, он уже очень старый. Правда, ма Аля, нехорошо забывать хорошее, которое люди сделали для людей?

— Правда, — ответила она и еще ниже наклонила голову. — Только у некоторых людей память короткая.

Голос у нее был грустный. Чем бы ее порадовать? Он рассказал, что сегодня вымыл на восемь бутылок больше, чем всегда, и Жора Король объявил, что он мойщик первого класса! И что скоро у них в копилке наберется…

И вспомнил: а копилки-то нет.

Мама Аля уронила шитье, закрыла руками лицо и заплакала. Тоненькие плечи ее горестно вздрагивали.

Зачем только он ей напомнил про копилку?

Лесь бросился к ней, отвел ее руки, гладил мокрые щеки, стирал слезинки с ресниц.

— Ты мне и Димке самая нужная, необходимая, прекрасная моя мама Аля… — Он сел на пол и спрятал лицо у нее в коленях.

Ну зачем она так убивается из-за дурацкой глиняной кошки? Подумаешь, кошка! А деньги он еще заработает!

— Не живая она, а просто глиняная! — утешал Лесь.

— Кто… что… кто глиняная? — не понимая, сказала мама Аля.

— Кошка! Она…

— Лесь, Лесенька… — застонала мама Аля и зажала себе рот рукой, чтоб не заплакать громко. — Он уехал. Обманул нас.