Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— Как его фамилия, того Деда, как? И Маленькой девочки?

И опять, как тогда на пруду, тетка Гриппа посмотрела на него странным взглядом: то ли он шутки шутит, то ли и впрямь с ума сошел?

— Вы что, очумели оба? Я в толк не возьму. Ну ладно, про этого малого я догадываюсь, что к чему, но ты, Ваня, ты тоже не знаешь?

Мосолов привычно потер изуродованную бровь.

— Агриппинушка, многих ли наших товарищей мы звали по фамилиям? Гриша да Ваня, да Миша, у иных — боевые клички. А я, младший в отряде, что я там знал? А может, после контузии из памяти выпало? Когда разыскивал, в запросах так и писал: «Дед». Отвечали: «В списках не значится».

— Значится как миленький, — отрезала тетка Гриппа. — Молодые пришли люди, новые, знать не знают. А он значится. Однако не под кличкой, а под своей натуральной фамилией.

— Живой? — Мосолов схватил ее за руку.

— Да живой, живой… Сейчас скажу. — И перевела взгляд на Леся: — Ты знаешь или нет, где родилась твоя мать?

— Знаю. Тут. Она здешняя.

— А где именно?

Лесь сказал:

— Так она не помнит, она ж тогда новорожденная была. А когда уже стала понимать, оказалось — живет у злой тетки. А потом — в интернате.

Тетка Гриппа сказала:

— Верно. Лев-Лев разыскал, в интернат и устроил.

— Лев-Лев? — Мосолов повторил, вслушиваясь. Лицо его было напряжено.

Тетка Гриппа спросила:

— Так он вам с матерью ничего и не говорил? Никогда? Узнаю чудака.

— Чего не говорил?

— Лев-Лев… — повторил Мосолов, мучительно припоминая. По лицу прошла долгая гримаса и выжала из глаз слезы. — Левушка, долговязый наш очкарик из Библиотечного… — Рассеченная бровь дернулась. — Я ж тебе о нем… — Он накрыл рукой руку Леся. — Он и спас Маленькую девочку и пошел врукопашную с ребенком за спиной… Конечно… у него было смешное совпадение имени и фамилии. Варя его дразнила: «Дважды лев Советского Союза…» Живой?.. Живой?.. — Мосолов нетерпеливо смотрел в лицо тетке Гриппе. — Где же он?

А тетка Гриппа глядела на Леся.

Внезапно побледневший, кусая губы, Лесь поспешно выбирался из-за стола.

— Ты что? Ты куда? Ты зачем? — тоже взволновался Мосолов.

— П-потому что… потому что… — проговорил Лесь, закусывая непослушно вздрагивавшую губу. Превозмогши слезы, со странно блестящими глазами, он встал перед Мосоловым. — Потому что он — мой дед. Мой чужой родной дед. И Маленькая девочка — моя мама Аля.

Теперь он вспомнил. Вспомнил маленькое ледяное слово, ранившее взрослого человека…

Домой, домой. Лев-Лев уже пришел. Хорошо он придумал — приходить ночевать к Лесю. Может, уже сидит на балконе, вытащил настольную лампу, уткнул свой длинный добрый нос в журнал. И поглядывает на часы: куда Лесь запропастился?

Лев-Лев, я мчусь к тебе. Через парк. Есть лазейка за кустами благородного лавра. Ты не волнуйся. Я уже близко. Восемьдесят четыре ступеньки вверх, и будет наша Новая улица. Я ворвусь в квартиру и крикну…

Нет, лучше войду тихо. А он посмотрит на меня поверх очков и спросит как-нибудь так:

«Видимо, стряслось что-нибудь сверхважное, если ты так задержался, мальчик?»

А я скажу напрямик:

«Мой самый родной дед! Забудь, пожалуйста, забудь, как я тебе сказал прошлый раз. Я был дурак».

А он подвигает бровями и опять спросит:

«Что же случилось такое, что ты перестал им быть, если ты им был?»

А я обниму его крепко и скажу:

«Знаю, кто спас мою маму Алю, знаю, кто сражался с фашистами врукопашную».

А он? Отмахнется сердито, проворчит как-нибудь так:

«Кто рассказал тебе эти старые байки? На всем Теплом берегу из нашего отряда остались только Агриппина Бутенко и Петька Сидоров в Синем лагере. Может, ты с ними познакомился?»

«Не байки, — скажу я, — не байки, а правда! — и поскорей поцелую его в колючую щеку, все равно колючую, даже если он утром брился. И сообщу ему про тетку Гриппу, и про ее орден, и про Мосолова. Я скажу: — Завтра он к тебе придет!»

— Не толкайся! Несется как угорелый! Людей с ног сшибает! Детям тут уже не место, вечером в парке гуляют взрослые!..

Он летит на крыльях, а они ворчат.

Душно, ни звездочки, погромыхивает, но парк полон гуляющих. Светят гололобые фонари. Течет толпа, всплески смеха, вкрадчивые напевы транзисторов и гитар, шарканье подошв. Будто тысяченогое существо движется по аллеям и в тысячу ртов поет, бормочет, спрашивает все про одно и то же, про любовь. И как не надоест?

Нырнув у кого-то под локтем, Лесь выбирается в тихий конец парка. Тут опунции выставили колючие уши. Заросли благородного лавра пострижены так прямо и так кругло, что похожи на стены и башни. Они отличаются от каменных только тем, что зеленые и растут.

Отсюда всегда видно море. Сегодня — нет. В чернильной мгле повисли сигнальные огни на мачтах невидимых судов. Духота. Ни один лист не шелохнется.

И вдруг рядом с Лесем дернулся куст лавра. Зашелестел твердыми листьями, которые никогда не поддаются ветру. Опять.

Лесь скользнул под ветками и вдруг увидал Колотыркина.

— Вячик-мячик! Вот здорово, что я тебя встретил! Я все узнал! Знаешь, кто был тот Дед и Маленькая девочка?..

И осекся. На него глядели насмерть перепуганные глаза. Пятясь, Вяч споткнулся и сел…

— Завалился? — Лесь протянул руку, помочь.

Но Колотыркин сидел прочно. Широко расставил локти и колени, так воробей, растопырив крылья, загораживает гнездо от врага.

— Ты… чего? Ты на чем сидишь?

— Ни на чем.

— Так вставай! — все больше удивляясь, сказал Лесь.

Вспыхнула зарница. Блеснула молния. Нет, не в небе. Металлическая «молния» большого клетчатого чемодана, на котором сидел Вяч. И в руках его Лесь увидал лавровые ветки.

— Обманщик! — заорал Лесь.

Колотыркин уцепился за его руку, оглядываясь, зашептал, всхлипывая:

— Последний раз… честное… мне только трояк отработать. Одолжил на значки… Я на них глядел, а Верзила подошел и сказал: «Вот тебе трояк, покупай, отработаешь, наберешь чемодан лаврушки…» Честное пионерское, последний раз!..

— Молчи! — закричал Лесь. — Не дам тебе стать ворюгой… — и замахнулся в отчаянии и ярости.

Тут кто-то сзади сжал крепкой рукой оба его запястья и произнес хрипло:

— А ну, без шума.

И грубая ладонь, пахнущая луком и табаком, зажала Лесю рот.

— Ты, пацан, толстый, оттащи сундук к решетке, я возьму.

Вяч, пригнувшись, покорно потащил чемодан.

Лесь рванулся.

— Не рыпайся, хуже будет! — Пальцы клещами вцепились в подбородок Леся.