Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Ну и ладно. Ничего не стану тебе рассказывать!

Лесь съел сосиски. Мрачный пошел искать Антона.

На пляже люди завернулись в полотенце. Мотались тенты.

Радио заорало железной глоткой:

«Граждане отдыхающие! Ввиду неблагоприятного прогноза погоды, просьба отнести наверх к аэрарию лежаки и зонты».

Стал накрапывать дождь. На пляже люди прыгали, пытаясь попасть ногами в рвущиеся из рук штаны, ловя рукава. Тащили вверх лежаки, чтоб волной не смыло. Море стало темным, как чернила. У Щена ветер вздымал ухо.

Антона Лесь нашел на пирсе, он сидел на толстом кнехте и крутил цепочку с ключом от мотора. «Смелый», как и другие катера затянутый брезентом, покачивался у стенки.

— Дураков совершить морскую прогулку не наблюдается, — сказал Антон.

— Она не дает мыть бутылки, — пожаловался Лесь. — Пойдем, скажи ей, чтоб дала.

— Не имею права отлучаться. Метеоцентр дал штормовое предупреждение. Приказано суда держать в готовности.

— Ты не спасательное судно, — сердито заспорил Лесь, — ты простой прогулочный катер! Тебе не обязательно! Пойдем! — и стал толкать и тащить Антона.

Но большой, тяжелый Антон сидел упористо. Ответил невозмутимо:

— Недооцениваешь. Если где в море судно потерпит бедствие, получим приказ снять с него и принять на борт пассажиров, ясно?

— Если не пойдешь, ничего тебе не расскажу про Деда и Маленькую девочку! — крикнул Лесь.

Тогда Антон сгреб его одной ручищей и положил к себе на колени. Лесь дрыгал длинными ногами в кедах, а Щен лаял.

Улыбаясь, Антон разглядывал сверху опрокинутое лицо Леся, его синие, как у матери, сердитые глаза и две точки на носу.

— А я сам все знаю, — сказал Антон. — Мне товарищ Мосолов сегодня утром рассказал. Дед-то какой, а?

— Тогда пусти! — Лесь выкарабкался из его ручищ, отряхиваясь, как Щен. — Жоре надо рассказать. А он, как назло, куда-то задевался.

— Он не назло, — ответил Антон. — И он, кстати, тоже все уже знает. Мы с ним оба виделись с товарищем Мосоловым в шесть утра в горкоме комсомола. Туда срочно вызвали всех водителей наземного, водного и воздушного транспорта. И всех скалолазов, и всех парашютистов. На случай участия в спасательных работах. И начальник аэроклуба тоже там был. Когда такие тревожные метеосводки, Лесь, мобилизуются все силы, чтоб действовать согласованно. В авиации сейчас приведены в боевую готовность и военные и хозяйственные подразделения, те, кто вел над морем разведку рыбы и над сушей охрану лесов. И аэроклуб тоже…

— Да почему? — удивился Лесь. — Даже дождь перестал!

— В горах прошли сильные ливни. Могут быть разные неприятности. Так что садись посиди. Жора сейчас дежурит на летном поле у своего вертолета.

— Чего ради я буду сидеть? — проворчал Лесь и уселся рядом с Антоном на кнехт. — И вертолеты в ветер все равно не летают.

— Тут уж смотря по обстановке, — не согласился Антон.

— А если сто баллов? — Лесь явно задирался.

— Ты сегодня мужик сердитый, — ответил Антон и нежно покрутил вихор на затылке Леся. — Сто баллов не бывает. Самое большее двенадцать. Это ураган и жестокий шторм. Производит большие разрушения. На суше, вдали от побережья, наблюдается редко. Я когда в мореходке был, мы не только моторы изучали, мы под парусами ходили. И все ветры по учебнику сдавали. К примеру, ноль баллов. Полный штиль. Ясно? Парусному судну хода нет, руля не слушает. Море зеркальное. На суше вымпела и листья неподвижны. Совсем другая картина, если два балла: легкий ветер. Хорошо наполняет паруса. Волны короткие, но уже гребни начинают опрокидываться. Однако пена еще не белая, а вроде из стекла. На суше — легкое дуновение, колеблет флаги и вымпелы, листья временами шелестят.

— Ты как стихи говоришь.

Антон ухмыльнулся:

— Сравнил! Это гораздо лучше, чем стихи. Рассказываешь — самому красиво. Я за эти ветры пятерку получил.

— А про барашки почему молчишь?

— Барашки — это уж не меньше как четыре балла, если кой-где закипают. На суше ветер вытягивает вымпел, поднимает с земли пыль и обрывки бумаги. А вот уже в пятибалльный ветер все море в барашках, прибой бормочет непрерывно, на стоячих водах, в прудах взбадривает волны и свистит в ушах.

— В чьих ушах? — спросил Лесь.

— В чьих? В твоих, — сказал Антон. — Теперь у нас пойдет шестибалльный ветер. Гребни большой высоты. Пенящиеся вершины. Прибой сопровождается глухими раскатами…

— А в семь? — спросил Лесь. — А в восемь? А в десять?

— Ветер срывает с гребней белую пену и стелет ее полосами. А в девять баллов идут высокие гороподобные волны с опрокидывающимися гребнями. От пены бела вся поверхность. Раскаты в открытом море. А в десять — берегись! Ветер вырывает на суше с корнем деревья, сдирает крыши. Здесь уж идут по порядку: сильный шторм, крепкий шторм, жестокий шторм — это уж одиннадцать баллов. Высота волны так велика, что корабли временами скрываются за ними. Верхушки гребней срываются водной пылью. Раскаты превращаются в сплошной гром. Чуешь, как я складно, точно по учебнику шпарю?

— А потом что? — спросил Лесь.

— А потом двенадцать баллов — ураган, жестокий шторм, я с него начал.

— Ты попадал в ураган в открытом море?

— Приходилось. Я тогда на «Иване Первопечатнике» плавал.

— И что?

— Ничего, справились. Жив-здоров.

Лесь с досадой хлопнул себя по боку:

— А она боится, чтоб я под дождичком не растаял! Работы не дает.

Раздосадованный Лесь и Щен пошли прочь. Дождь перестал. На набережной Щен обнюхивал все столбы и столбики, получал информацию о других пробежавших тут собаках, и сам через каждые несколько шагов, поднимая заднюю левую или заднюю правую, оставлял последние известия о себе.

Лесь смотрел на море. Оно не бушевало, а затаилось — свинцово-чернильное, грозное. Вдали вскипали барашки и гасли. Значит, ветер четыре балла. Вода вдоль берега коричневая. Столько уличных ручьев, взбесившихся горных речушек приняло море в себя за эту ночь!

На полузатопленном сером волноломе сидит серая чайка. Может, спит? Нет, она охотится. Сорвалась вниз, выхватила из воды рыбешку. Долго била и трепала живую о камень. Заглотила. И опять словно окаменела, зорко следит за добычей. У, обжора!

Ноги повели Леся в парк, к пруду. Вода в нем тоже поднялась.

Лебедь Зина сторожко дремала под плакучей ивой. Лесь протянул ей руку. Испытывая его храбрость, она постучала клювом и взяла с его ладони хлеб.

…Знаешь, Лев-Лев, наша лебедь Зина стала доверчивая. Ты почему долго не едешь, Лев-Лев?..

Каштаны отцвели, побуревшие лепестки накипью лежат вдоль дорожек. Розы склонились, полные дождя.

Лесь пихнул ногой фонарный столб. По всей набережной и в санаторных парках установили красивые тонкие светильники, они разгораются лунным светом. А тут торчат круглолобые, лысые, глупые фонари на столбах, покрашенных серебряной краской. Лесь давно с ними враждует.